Памятники позднего античного ораторского и эпистолярного искусства II — V века

15. Не кажется ли тебе, о высокочтимый муж, что когда наши великие правители обратились ко мне с таким предложением, то не только мой ум, дотоле праздный, воспрянул и устремился к своим прежним занятиям, но что даже стены и кровли нашей старой школы как бы вновь восстали из праха? Мы слыхали, что песни Амфиона и сладкие звуки, извлекаемые из лиры ударами его плектра, приводили в движение камни, которые, следуя за напевом и останавливаясь, когда он умолкал, добровольно воздвигали стены, как бы повинуясь руке мастера; но могут ли сравниться его напевы с этим посланием императоров и цезарей, в котором заключена такая движущая сила, что она вдохновляет все сердца и пробуждает в них рвение совершить намеченное дело? Те, кто мог бы приказывать, снисходят до "предложения"; между тем, как изъявления их воли, даже молчаливые и отражающиеся только в выражении лица, имеют ту же силу, как воля всемогущего Отца богов, чье одно мановение утверждает его замысел и повергает в трепет весь мир, они смягчают мощь своего приказа благожелательным убеждением. О, сколь вдохновляет меня их похвала, когда они говорят о моих испытанных нравственных качествах и ораторских способностях и когда полностью сохраняют за мной, преподавателем красноречия, все преимущества моей почетной должности в императорском дворце! Это божественное благоволение столь чарующе действует на меня, что, даже если бы я был ранее лишен всяких признаков разума, оно направило бы меня и вразумило, ибо если столь высокие властители осыпают человека такими похвалами, то это может не только возродить в нем ораторское дарование, а даже сделать его оратором, если он ранее им не был.

16. На что же употребить мне эти назначенные мне деньги? На что нужны мне богатства царя Мидаса или Креза, на что мне золотоносные воды Пактола, если божественные слова наших правителей, свидетельствующие обо мне, я ценю выше всех богатств и даже выше наград, от них же полученных? Разве изречение Пифии о высокой мудрости Сократа можно считать более убедительным и более правдивым, чем слова, произнесенные отпрысками Юпитера и Геркулеса, чьи мановения и, тем более, чьи мнения неопровержимы? Поэтому, о высокочтимый муж, мне следует, как я уже сказал, принять эти 600 000 сестерциев, как знак оказанного мне почета, но я употреблю их на пользу моей родины и, в частности, того здания, где должно процветать изучение наших наук,. Мне кажется, то вознаграждение, о котором говорится в послании государей (а именно — что я, занимаясь преподаванием, сохраняю за собой все преимущества моей государственной должности), я сберегу наиболее явным и наиболее достойным образом, если я моей любовью к отечеству докажу, что заслуживаю мнения, высказанного обо мне нашими бессмертными правителями. Богов моей родины я призываю в свидетели: я горю столь пламенной любовью к этому городу и меня настолько восхищают эти здания, вновь и вновь вырастающие в нем всюду, куда ни взглянешь, что я клянусь посвятить всего себя тем, чьей волею и чьей щедростью совершается восстановление нашего города. Однако своим долгом я считаю отдать вознаграждение, которое назначено мне в знак уважения к моей преподавательской деятельности, прежде всего на восстановление именно этого одного здания.

17. Если военную добычу принято посвящать Марсу, дары моря — Нептуну, жатву — Церере, а доходы от торговли — Меркурию, если все блага, что дают нам боги, мы возлагаем на их алтари, то где же более уместно приносить в жертву плоды преподавания, чем в обиталище красноречия? К тому же, кроме преклонения перед науками, которое со мной разделяют многие, у меня есть и своя личная причина, почему я чувствую особую любовь к Менианской школе: это — память о моих предках. Хотя занятия в этой школе прекратились еще до того, как я стал подростком, однако я знаю, что в ней преподавал мой дед: он, родившийся в Афинах и в течение многих лет славившийся в Риме, впоследствии остался навсегда в нашем городе, увидев и оценив стремление его жителей к образованию и то уважение, с каким они относились к самой этой школе. Если мне удастся добиться того, чтобы школа, где мой дед, как говорят, еще преподавал, будучи свыше восьмидесяти лет от роду, была восстановлена и украшена трудами присутствующего здесь почтенного старца (я обращаюсь к тебе, Главк — ведь ты, хотя и не уроженец Аттики, но говоришь на ее языке),[151] если, говорю я, мне удастся добиться этого, то мне будет казаться, что я вновь вызвал моего деда к жизни, унаследовав его преподавательские обязанности. Конечно, я не проявил бы такого усердия для прославления моей семьи и моего рода, если бы, о высокочтимый муж, я не был убежден, что к этому благосклонно отнесутся наши императоры и цезари, желающие, чтобы каждый из нас в меру своих сил содействовал воскрешению памяти о своих близких с таким же рвением, с каким они сами радеют о восстановлении всего государства.