Памятники позднего античного ораторского и эпистолярного искусства II — V века

Дедал, как гласит предание, вылепил Икарию крылья из воска и осмелился насиловать природу с помощью искусства. Что до меня, то его искусство я хвалю, но его решения не одобряю; из всех людей только он один решился доверить .опасение своего сына непрочному воску. Однако я желал бы, как говорит теосский певец,[230] изменить свою природу и стать крылатой птицей; но, конечно, я сделал бы это не ради того, чтобы взлететь на Олимп или чтобы испускать жалобные любовные вопли, нет — я полетел бы к подножию ваших гор и заключил в мои объятия тебя, "заботу моего сердца", как говорит Сапфо.[231] Но поскольку природа, замкнув меня в темницу человеческого тела, не хочет, чтобы я взлетел ввысь, то я лечу к тебе на тех крыльях, которые у меня есть, — я пишу тебе и, насколько это возможно, я уже с тобой. Вот потому-то — а не по какой-либо иной причине — Гомер и называет слова "крылатыми", что они могут летать повсюду, подобно тому, как самые быстрокрылые птицы летят, куда им угодно. Пиши и ты мне, друг мой; ведь ты, так же как я, если не более, владеешь этими крыльями речи, на которых ты можешь долетать к своим друзьям и делать их такими счастливыми, как если бы ты был с ними.

Письмо 26

Либанию, софисту и квестору

Я прибыл в Литарбы; это — городок в Хакидике[232]. Случайно я натолкнулся на дорогу, на которой сохранились остатки зимнего лагеря войска антиохийцев. Эта дорога была проложена, мне думается, частью по горам и на всем своем протяжении трудно проходима. На болоте лежали камни, как будто размещенные здесь нарочно: искусство здесь было ни при чем, но совершенно таким же способом укладывают камни в некоторых городах строители общественных дорог, скрепляя их не землей, а большим Количеством щебня и плотно сдвигая камень с камнем, как будто при кладке стен. Пробравшись с трудом через этот участок пути, я прибыл на мою первую стоянку. Было около девяти часов; я принял у себя в доме многих из членов вашего совета.[233] То, о чем мы с ними беседовали, тебе, может быть, уже стало известно — ты узнаешь это и от меня, если боги позволят.

Из Литарб я отправился в Берою.[234] Там Зевс послал мне благие предзнаменования и ясно^ обещал мне защиту богов. Я задержался в Берое на один день, осмотрел акрополь и принес в жертву Зевсу белого быка, как подобает государю. Побеседовал я немного с членами совета и о почитании богов; но, хотя речь мою все они хвалили, согласились с нею лишь очень немногие, да и то только те, которые и до моей речи, по-видимому, мыслили здраво; под видом откровенности они распустились и потеряли всякий стыд; людям свойственно, клянусь богами, краснеть, проявляя свои прекрасные качества, — душевное мужество, благоговение, — и похваляться позорными делами — кощунством и расслабленностью ума и тела.

После этого приняли меня Батны;[235] такого местечка в вашей области я еще не видел, кроме Дафны,[236] которая в настоящее время похожа на Батны. Прежде, когда еще были храм и статуя, я бы сравнил Дафну с Оссой, с Пелионом, с вершинами Олимпа, с Темпейской долиной в Фессалии, нет, я даже предпочел бы Дафну им всем — ведь это место посвящено Зевсу Олимпийскому и Аполлону Пифийскому. Впрочем, тобой самим написана речь о Дафне,[237] столь прекрасная, что никто иной из ныне живущих не мог бы создать ничего подобного, как бы он ни старался; да, пожалуй, и у древних не много таких произведений. Зачем же я пытаюсь теперь писать о том, что столь блистательно описано тобой. Да не будет этого!

Так вот, Батны — поселение эллинское (хотя название места варварское), что видно было уже из того, что по всем окрестностям носился аромат фимиама и я увидел, что торжественные священнодействия совершались повсюду; все это, хотя меня и порадовало, однако показалось мне несколько чрезмерным и неподобающим достойному почитанию богов: ведь вдали от всякого шума и в полном спокойствии следует совершать жертвоприношения и священные обряды в честь богов, так, чтобы участники собирались на празднество только ради этого дела, а не ради чего-либо другого; все это, впрочем, в скором времени, будет приведено в подобающий порядок.

Батны лежат на равнине, покрытой лесом и рощами молодых кипарисов, среди которых нет ни одного корявого или подгнившего, но все они зеленеют от корня до верхушки. Царский дом лишен всякой роскоши, он построен из глины и дерева и ничем не украшен; сад при нем скромнее, чем сад Алкиноя, и скорее напоминает садик Лаэрта.[238] В нем есть маленькая кипарисовая рощица, а вдоль ограды в большом числе посажены прямыми рядами те же деревья; середина сада занята грядками с овощами и различными плодовыми деревьями.