Памятники поздней античной научно-художественной литературы II-V века

Философ Фаворин[871] сказал однажды юноше, большому любителю древнего языка, который употреблял в обычной повседневной беседе много отживших и неизвестных выражений: "Курий, Фабриций и Корунканий[872], наши древнейшие герои, и, еще древнее их, три Горация[873] объяснялись со своими современниками ясными и понятными словами; и говорили они не на языке Аврунков, Сиканов или Пеласгов, первых обитателей Италии[874], а на языке своего времени. Ты же разговариваешь, будто с матерью Евандра[875], пользуясь выражениями, уже много лет вышедшими из употребления, чтобы никто не сумел вникнуть в смысл твоей речи. Не лучше ли тебе, глупый, молчать, чтобы наверняка достигнуть своей цели? Ты говоришь, что тебе нравится древность, потому что она благородна, доблестна, умеренна, скромна. Вот ты и живи по старинным обычаям, а говори словами теперешними, и всегда храни в памяти и душе то, что написано в первой книге "Об аналогии"[876] Гаем Цезарем, человеком превосходного дарования и светлого ума: избегай, как подводного камня, неупотребительных и необычных слов.

15. Как несносен и отвратителен порок пустой и бессмысленной болтливости; многочисленные примеры справедливого осуждения ею известными греческими и римскими писателями

Правильно говорят о легкомысленных, пустых и несносных болтунах, которые, не вникая в суть дела, расточают потоки бесцветных и необдуманных слов, что речь их исходит не из сердца, а рождается на устах; между тем как язык не должен быть своевольным и необузданным, напротив — он должен двигаться, как бы повинуясь нитям, протянутым от самого сердца. Между тем можно видеть, как некоторые расточают слова, лишенные всякого смысла, в таком изобилии и с такой глубокой беспечностью, что часто, кажется, они и сами себя не понимают.

Гомер сказал об Улиссе, этом одаренном разумным красноречием герое, что речь его исходит не из уст, а из сердца; это, разумеется, касается не столько свойства речи, сколько глубины мыслей, возникших в самом сердце. Для сдерживания своеволия языка, сказал он, поставлена преграда из зубов, чтобы безрассудные речи находились не только под наблюдением и под стражей сердца, но и удерживались некоторой, как бы расположенной во рту, охраной.

Вот эти стихи Гомера, о которых я только что сказал:

но когда издавал он голос могучий из персей

и

речи какие из уст у тебя излетают?[877]

Можно привести также слова из Марка Туллия[878], в которых сурово и справедливо осуждается пустое и глупое многословие: "Несомненно, — говорит он, — не заслуживает одобрения ни тот, кто знает дело, но не может объяснить его словами, ни тот, кто не понимает сути дела, а говорит о нем. Но если бы нужно было выбирать что-нибудь одно, я бы, конечно, предпочел бессловесное знание глупой болтливости". А вот что Цицерон написал еще в первой книге "Об ораторе": "Есть ли что-нибудь столь безрассудное, как пустой звон слов, пусть даже самых прекрасных и красноречивых, не содержащих ни мысли, ни знания?"[879]. Но особенно жестоким преследователем этого порока является Марк Катон. Ведь в речи, озаглавленной "Если бы Целий назвал себя народным трибуном", он говорит: "Как одержимый сонной болезнью беспрерывно пьет и спит, так никогда не смолкает охваченный недугом болтливости. Он до того жаждет произносить речи, что не соберись вы, когда он вас приглашает, — он сам наймет таких, которые бы его внимательно слушали. И так вы слушаете его, не внимая словам, как торговца зельем: ведь каждый слышит его слова, но пи один больной не доверится ему". В этой же самой речи Катон, укоряя того же Целия, народного трибуна, ничтожностью не только его слов, но и молчания, говорит: "За кусок хлеба можно заставить его не только говорить, но и молчать". По заслугам и Гомер одного из всех — Терсита — называет "празднословным" и "безумноречивым"[880]; речи его, говорит он, пространные и непристойные, подобны нескончаемому карканью галок. Что же еще может значит ἔκολῷα?"[881].

О такого же рода людях и Евполид сочинил весьма примечательный стих:

На болтовню горазд, на рассужденья слаб[882]

.

Наш Саллюстий, желая этому подражать, написал: "Больше болтлив, нежели красноречив"[883]. Потому и Гесиод, самый благоразумный из поэтов, сказал, что языком не нужно болтать повсюду — нужно прятать его, как сокровище, и если он скромен, умерен и сладкозвучен, речь его в высшей степени приятна.

Лучшим сокровищем люди считают язык не болтливый.
Меру в словах соблюдешь, — и всякому будешь приятен[884]

Неплохо написал и Эпихарм этот вот стих:

Говорить едва умеет, да молчать ему невмочь...[885]