Памятники поздней античной научно-художественной литературы II-V века

Послание понравилось императору, он одобрил его и начальником работ по проведению воды поставил самого Герода. Поскольку издержки доходили до 800 тысяч, то проконсулы Азии написали императору, что странно расходовать налог с пятидесяти городов на родник для одного города. Император пожаловался на это Аттику. Аттик же с необычайным для человека благородством сказал: "Император! Не сердись по пустякам, ведь сумму, израсходованную сверх трехсот тысяч, я дарю своему сыну, а сын дарит городу".

(5) Также и завещание, в котором он оставлял афинскому народу по мине на каждого человека ежегодно, свидетельствует о его благородстве, проявлявшемся и в остальном, когда он часто за один день приносил в жертву богине сто быков и устраивал жертвенное угощение афинскому народу по филам и по родам, и тогда, когда во время Дионисий изображение Диониса переносилось в Академию, а он на Керамике поил граждан с чужеземцами, разлегшимися на ложе из плюща. Поскольку я упомянул о завещании Аттика, надо сказать и о причинах, поссоривших Герода с афинянами.

Завещание было таким, как я сказал, написал же он его под влиянием своих вольноотпущенников, которые, видя неприятные для рабов и вольноотпущенников свойства Герода, искали себе защиты у афинского народа, как будто сами были причиной этого дара. À в том, какие счеты были у вольноотпущенников с Геродом, пусть разъяснит его обвинительная речь против них, где он обнаруживает всю язвительность своего языка.

(6) Прочитав завещание, афиняне собрались к Героду, чтобы он, дав сразу каждому по пять мин, выкупил у них для себя необходимость давать вечно. Но когда они для заключения сделки подходили к столам, им читались обязательства их отцов и дедов, бывших в долгу у родителей Герода, с ними производился расчет, и в результате они получали немного, другие — ничего, третьи же уходили с площади, чувствуя себя должниками. Афиняне были озлоблены этим, как если бы у них похитили дар, и от всей ненависти не отказались даже тогда, когда он больше всего хотел облагодетельствовать их. Так, они оешили назвать его стадион Панафинейским[542], потому что он был построен на средства, которых лишились все афиняне.

(34) О стиле Герода я расскажу, касаясь отличительных черт его речи. О том, что учителями его были Полемон, Фаворин, Скопелиан, что он посещал Секунда Афинского[543], я уже упоминал; общался он и с критиками Феагеном Книдским и Мунатием Тралльским, а с Тавром[544] из Тира изучал платоновские наставления. Построение речи его достаточно стройное, и впечатление она производит не вдруг, а незаметно и постепенно, великолепие соединяется с простотой, и звучание напоминает Крития, а мысли не встречаются ни у кого другого; комическая бойкость речи воспринимается не как нечто привнесенное извне, но как присущая самой действительности; речь его приятна, разнообразна, красочна, слова умело подобраны, не прерывают и не задерживают дыхания, не заставляют напрягаться; вообще, его стиль — это золотой песок, сверкающий в серебристом водовороте реки.

(35) Он тяготел ко всем древним, но ближе всего был к Критию и познакомил с ним презиравших и забывших его афинян. Когда Греция кричала о Героде и называла его одним из десяти, он не был прельщен этой похвалой, казавшейся великой, но необычайно тонко ответил хвалившим:

"Я лучше Андокида"[545]. Обладая необычайными для человека способностями, он не пренебрегал трудом, но занимался и во время пира и ночью, когда просыпался от сна, за что нерадивые и малодушные звали его откормленным ритором. Б самом деле, один человек бывает хорош в чем-нибудь одном, другой отличается в другом; один вызывает восторг своей речью на заданную тему, второй — изысканностью слога, он же соединял в себе все, что есть лучшего у софистов, и источником страстного чувства служила ему не только трагедия, но и сама человеческая жизнь.

(36) Много у Герода писем, бесед, дневников, справочников и заметок, вкратце излагающих древнюю ученость. Те, кто укоряют его в том, что он еще в юности сбился, произнося речь перед императором в Паннонии, не знают, думаю я, что и Демосфен, говоря в присутствии Филиппа[546], испытал то же самое, но, вернувшись в Афины, требовал почестей и венков, хотя Амфиполь был потерян для афинян; Герод же, когда с ним это случилось, устремился к Истру, чтобы броситься в реку. Его желание прославиться своим красноречием было настолько сильно, что ошибка для него была равносильна смерти.

Скончался он от чахотки в возрасте около семидесяти шести лет.

II. 3. АРИСТОКЛ