Памятники поздней античной поэзии и прозы II-V века

(I, 47-164)

Слушай меня, прекраснейший царь покорного мира,

К сферам небесных светил гордо вознесшийся Рим,
Слушай меня, родитель людей и родитель бессмертных, —
50 Древние храмы твои нас приближают к богам.
Мы не устанем тебя воспевать до последнего срока:
Страха не ведает тот, кто не забыл о тебе.
Раньше в преступном забвенье погаснет сияние солнца,
Нежели наши сердца чтить перестанут тебя.
Ибо, как солнце лучи, так и ты рассыпаешь щедроты
Вплоть до краев, где течет, мир обогнув, океан.
Встав из твоих же земель, к твоим же опустится землям
Феб, колесницу свою мча для тебя одного.
Ни огненосный ливийский песок для тебя не преграда,
60 Ни семизвездных пространств мечущий стрелы мороз[260].
Где ни простерлась меж двух полюсов живая природа —
Доблести славной твоей всюду открыты пути.
Для разноликих племен ты единую создал отчизну:
Тем, кто закона не знал, в пользу господство твое.
Ты предложил побежденным участие в собственном праве:
То, что миром звалось, городом стало теперь.
Нашими предками мы почитаем Венеру и Марса —
Рода Энеева мать и Ромулидов отца.
Победоносная кротость смягчает жестокость оружья:
70 С тем и с другим божеством твой согласуется нрав.
Вот почему и борьба и победа равно тебе милы:
Ты покоряешь врага, а покоренному — друг.
Чтим мы богов, подаривших оливу и сок винограда,
Юношу чтим, что вонзил в землю впервые сошник[261];
Есть у искусства врачей алтари по заслугам Пеона,
Славе обязан Алкид тем, что причислен к богам[262], —
Ты же, весь мир охватив торжеством справедливых законов,
Общий для всех положил жизни совместной устав.
Вот почему божеством тебя почитают повсюду
80 И добровольную гнут шею под римским ярмом.
Звезды, в их вечном пути обо всем сохранившие память,
Нет, не видали вовек мощи, подобной твоей.
Можно ль с твоими сравнить ассирийских мечей достоянья?
Мидяне брали в полон только соседей своих.
Даже владыки парфян и цари македонских династий
Лишь ненадежную власть в смене судеб обрели[263].
Не многолюдством, не силою рук превзошел ты народы —
Нет, справедливость и ум дали победу тебе.
Слава твоя возросла оттого, что в мирное время
90 Был ты надменности чужд, в войнах — за правду стоял.
Дело не в том, что царишь, а в том, что достоин царенья:
Больше, чем роком дано, доблестью ты совершил.
Не перечислить трофеев твоих, увенчанных славой:
Легче было бы счесть звезды в ночных небесах.
Блеском храмов твоих ослепленные, взоры блуждают:
Мнится, истинно здесь вышних обитель богов.
Что же сказать о потоках, летящих по аркам воздушным
В высь, где Ирида сама вряд ли сияла росой?[264]
Молвишь: не горы ли это воздвиглись к небесным светилам?
100 Эллин прославил бы их, делом Гигантов назвав[265].
Реки ты смог перекрыть и в свои заключаешь их стены,
Воды целых озер льются в купальнях твоих.
Впрочем, зелень садов орошаешь ты собственной влагой:
Возле валов городских слышно журчанье ключей;
Свежим дыханьем они умеряют палящее лето,
Чистым течением струй — влагу готовы унять.
Мало того: горячий поток пробрызнул когда-то
Возле Тарпейской скалы, путь преграждая врагам[266].
Если бы тек он всегда, я решил бы, что это случайность, —
110 Нет, он на помощь пришел, чтобы исчезнуть опять.
Что же сказать о лесах, обнесенных стеной расписною,
Где доморощенных птиц льется веселая песнь?[267]
Здесь уступают весне остальные три времени года:
Прелесть веселий твоих даже зима бережет.
Вскинь же, о Рим, венчанное лавром чело, и святую
Преобрази седину в юную свежесть кудрей!
Пусть золотая горит диадема на башенном шлеме[268],
И с золотого щита вечные брызжут огни!
Пусть забвенье невзгод сокроет события тягость!
120 Пусть твои раны целит стойкость, презревшая боль!
Ведь не впервые тебе в несчастье предчувствовать счастье:
Скрыт и в ущербе твоем нового блеска залог.
Звезды угаснут и вспыхнут, закатом восход обновляя,
Месяц на убыль идет и обновляется вновь.
Был победителем Бренн, но не спасся победой от кары,
И за крутой договор рабством самнит заплатил;
Пирром разбитый не раз, обратил ты разбившего в бегство;
Даже сам Ганнибал свой же оплакал успех[269].
То, что не тонет в воде, всплывает с новою силой,
130 И с глубочайшего дна снова стремится на свет.
Факел, склоненный к земле, опять загорается ярче —
Так, очищен бедой, к новым ты высям паришь.
Сей же для римских веков живущие вечно законы:
Лишь для тебя не страшна пряжа сестер роковых!
Пусть и тысячу лет и шестнадцать десятилетий
И восьмилетье затем ты отсчитал до конца[270], —
Сколько осталось веков впереди, не вымерить мерой:
Стой, пока тверди стоят, стой, пока звезды горят!
Ты укрепляешься тем, чем рушатся прочие царства:
140 В бедствиях силы набрав, ты к возрожденью идешь.
Пусть же падет, искупая свой грех, нечестивое племя,
Пусть вероломный гот в трепете шею пригнет!
Пусть богатую дань принесут умиренные земли,
Пусть добычей врагов полнится лоно твое!
Пусть для тебя разливается Нил и Рейн плодоносит,
Пусть изобильный мир кормит кормильца-отца!
Щедрая Африка пусть посылает тебе урожаи:
Солнцем дарит их она, ты — поливаешь дождем[271].
Пусть и латинские пашни наполнят житницы хлебом,
150 И гесперийский сок жирно течет из топчил!
Даже Тибр, чело увенчав камышом триумфальным,
Пусть послушной струей римлянам служит теперь
И в безопасных несет берегах богатые грузы
Вниз по теченью — из сел, вверх — из заморских земель[272].
Рим, открой же мне вход в укрощенное Кастором море,
Ты, Киферея, веди в путь по спокойным волнам[273], —
Если я был справедлив, служа законам Квирина,
Если сенатор от нас знал и почет и совет.
Если, вдобавок, мой меч никогда не карал преступлений, —
160 Этим гордиться не мне: в этом — народу хвала.
Мне суждено ли в родимой земле доживать свои годы
Иль, быть может, моим вновь ты предстанешь очам, —
Будет блаженство мое превыше всех чаяний, если
Ты удостоишь меня памяти вечной твоей.