Памятники средневековой латинской литературы IV-IX веков

Основное произведение Сальвиана «О мироправлении божьем» («De gubernatione Dei»), в древнейших списках носящее название «О провидении и справедливости божьей» («De providentia et iustitia Dei») состоит из 8 книг, из которых последняя осталась незавершенной. Первые две книги составляют как бы теоретическую основу сочинения. Следуя за классическим произведением Лактанция «Божественные установления» (III в.), Сальвиан показывает мироправление и суд божий на примерах из ранних книг Ветхого Завета и подтверждает его «свидетельствами», взятыми из всей Библии. Начиная с III книги, внимание Сальвиана переключается со священной истории на современность. Он старается доказать, что в бедствиях, обрушившихся на римское государство накануне его окончательного падения, виновато не божественное провидение, как склонны считать некоторые, а само римское общество, погрязшее в пороках. Отдельные места из последних книг сочинения, где Сальвиан бичует легкомыслие, пьянство, разврат высшего общества, звучат как настоящий памфлет.

Сочинение Сальвиана отличает известный демократизм: он с сочувствием пишет о бедняках, которым особенно тяжело приходится от общественных несчастий. Обвиняя римлян во всех смертных грехах, Сальвиан противопоставляет их варварам, которым решительно отдает предпочтение.

Стиль Сальвиана не свободен от ошибок, свойственных его времени, но достаточно ясен, несмотря на обилие разнообразных риторических фигур, к которым писатель питает явную склонность.

ИЗ КНИГИ „О МИРОПРАВЛЕНИИ“

[РИМЛЯНЕ И ВАРВАРЫ] (Книга V, глава 4—5)

4. Что же касается обращения готов и вандалов, то чем мы лучше их и почему нас нельзя сравнивать с ними?

В отношении любви и милосердия (а эту добродетель господь учит ставить на первое место и указывает на нее не только через Священное Писание, но и сам, говоря: «По тому узнают все, что вы мои ученики, если будете иметь любовь между собою»[157]) я бы сказал, что почти все варвары, которые принадлежат к одному племени и имеют одного короля, связаны друг с другом, почти же все римляне преследуют друг друга. В самом деле, какой гражданин у нас не ненавидит другого гражданина, кто выказывает полную расположенность к своему соседу? Все далеки друг от друга, если не местом, то сердцем, и даже объединенные одним домом, разъединены мыслями. О, если бы это худшее из всех зол касалось только сограждан и соседей: гораздо важнее, что родственники не чтут уз родства. В самом деле, кто платит близостью своим близким? Кто считает себя обязанным быть милосердным? Кого из родственников по сердцу или по крови не снедает злоба, чье чувство не облито желчью, кого не казнит благополучие другого? Кто не считает чужое счастье своим несчастьем? Кому хватает своего счастья настолько, чтобы желать счастья другому? Многие же заражены теперь новым и страшным пороком: для полного счастья им нужно, чтобы другой был несчастен. А другое жестокое зло, которое исходит из того же источника и которое чуждо варварам и привычно римлянам, зло, которое заключается в том, что они разоряют друг друга налогами? Впрочем, не только друг друга: было бы гораздо сноснее, если бы каждый заставлял другого терпеть то, что он переносит сам; но хуже всего то, что большинство обирается меньшинством, и общественные подати обратились в частную добычу; так ведут себя не только высшие сановники, но и всякая мелочь, не только судьи, но и им подчиненные чиновники.

Найдется ли город, община или село, где не было бы столько же тиранов, сколько куриалов[158]? Чиновники гордятся таким прозвищем, потому что оно дает им силу и почести; подобно этому воры радуются и торжествуют, когда их считают более ужасными, чем они есть на самом деле. Еще раз повторяю, существует ли такой город, в котором начальники не поглощали бы имущество вдов и сирот, а вместе с тем и всякую святыню? Священники имеют ту же участь, что и вдовы и сироты, так как они или не хотят защищать себя по причине своего звания или не могут вследствие своей невинности и смирения. Таким образом, у нас никто не считает себя в безопасности; и если вы исключите тех, которые по своей власти и связям стоят вне грабежа или сами участвуют в нем, то ни один человек не ускользает от алчности этого рода воров. При таких условиях безопасен только тот, кто имеет силу ставить другого в опасность.