Памятники средневековой латинской литературы IV-IX веков

5. Я слушал его в молодости и чуть ли не мальчиком, когда мой отец, как префект претория, ведал судами в Галлии, именно в то время, как, при исполнении им этой должности, облаченный в трабею консул Астерий[150] торжественно отворил двери года. Я находился у курульного кресла и, хоть не стоя в стороне, по своей знатности, но, конечно, не сидя, по своему возрасту; и, вмешавшись в толпу ближайших к консулу простых граждан, был очень от него близко. И вот, как только, ни мало не помедлив, раздали не малую спортулу[151] и были вручены фасции[152], все собрание галлов обратилось к виднейшим ораторам с просьбой выступить в эти предшествующие празднеству утренние часы, пока с нетерпением и в молчании ожидалось наступление дня, и подобающим похвальным словом почтить передачу новому консулу заслуженных им фасций.

6. Видные люди немедленно увидели Никетия; когда же его стали просить не потихоньку и не каждый порознь, а все наперерыв, он сначала стыдливо покраснел и скромно опустил голову. И эта его скромность, еще раньше, чем его красноречие, обеспечила ему величайший успех. Говорил он стройно, веско, горячо, с большой силой, с еще большим красноречием, с величайшим искусством, и напоенное сарранскими соками[153] одеяние с пальмовой вышивкой между звенящими блестками еще больше разукрасил и цветами и золотом своей речи.

7. Около этого времени был опубликован, по выражению децемвиров, закон о тридцатилетней давности, решительными постановлениями которого пресекалась всякая тяжба, затянувшаяся за шестое пятилетие. Этот закон, ранее в Галлии неизвестный, оратор, о коем мы говорим, приказал применять по инстанциям, обнародовал в судах, объявил тяжущимся сторонам и внес в документы многолюдного, но редко заседающего собрания с немногими замечаниями и с большими похвалами.

8. Кроме того и в других случаях, наблюдая за ним незаметно, — а таким образом легче всего изучать человека, — я мог оценить ученость Никетия, когда консульское правление провинциями управлялось его советами. Чего же больше? Я не слышал ничего, чего не пожелал бы сказать и сам, ничего, чем бы я не восхищался.

9. По причине всех этих достоинств, сосредоточенных в этом человеке, я радуюсь, что одобрил меня такой, всеми восхваляемый цензор. Каково бы ни было его суждение обо мне, оно чрезвычайно важно; если я уверен в его справедливости, оно настолько же меня успокаивает своей благожелательностью, насколько, будь оно враждебным, меня бы ужасало. Вообще я твердо и непременно решил, познакомившись с ним в полной мере, или давать поводья молчанию, или обуздывать свою болтовню. Итак, если я доверяю тому, о ком я говорю, я буду речистее Афин, а если нет — молчаливее самих Амикл[154].

10. Но довольно говорить о моем друге. Ну а ты-то сам что теперь поделываешь? Мне ведь и о тебе искренне хотелось бы знать. Охотишься? Строишься? Живешь в деревне? Занят чем-нибудь из этого одним? Или то тем, то другим? Или всем одинаково? Что до Витрувия или Колумеллы, то, идешь ли ты по стопам кого-нибудь из двух, или их обоих, ты поступаешь прекрасно. Ведь ты можешь отлично следовать и тому и другому, став и выдающимся сельским хозяином и архитектором.

11. Что же до занятия охотой, то я очень тебе советую увлекаться ею как можно меньше. Ты ведь, право, напрасно заманиваешь на рогатины кабанов, которых с помощью множества преданных тебе собак, да и без них, ты способен скорее гнать, чем подгонять. И отлично: надо извинить твоих собачек, раз они боятся приближаться к зверям страшным и могучим; одного я не понимаю, как ты оправдываешь то, что они при их робости, сердцебиении, редких шагах и постоянном лае, гоняются за курносыми козами, а равно и за пугливыми ланями.

12. В конце концов тебе, неизменному охотнику, выгоднее опутывать сетями и тенетами крутые утесы и удобные для потаенных логовищ рощи; и ты, как-никак стыдишься опрометью скакать по полям и высматривать оларийских зайчиков[155], которыми редко удается тебе поживиться на охоте и которых не стоит травить сворами собак в открытом поле. И не лучше ли будет погоняться за ними, когда тебя и твоего отца посетит наш Аполлинарий.

13. Шутки в сторону: расскажи мне, как ты живешь, что у тебя делается. Но вот, только хотел я закончить свое письмо со всей его болтовней, как вдруг — вестник от Сантонов; в течение нескольких часов разговора о тебе, я достоверно от него узнал, что вы подали сигнал флоту о выступлении и что ты, то как матрос, то как солдат, блуждаешь по извилистым берегам Океана против изогнутых саксонских миопаронов[156], на которых скольких бы ты ни насчитал гребцов, всех их считай главарями морских разбойников: все они приказывают, подчиняются, учат и учатся разбою. Из-за этого я теперь и убеждаю тебя всеми силами всячески беречься.