Памятники византийской литературы IV-IX веков

Глазам не верю! Ты — писать отважился?
Максим — писатель? Право, дальше некуда!
Каких же псов бесстыдство мне с твоим сравнить?
Ну, времена настали! Все позволено:
Зато кругом плодятся, как грибы растут
Начальники, наставники, епископы —
Все без труда, без пота, без учения!
И что мы видим? По углам разогнаны
Способности и доблесть затирается:
Зато победоносное невежество
Чуть рот раскроет, дерзостью одной берет!
Попробовал бы выступить без выучки
Стрелец, канатоходец!.. Или нынче так:
Была бы наглость — знаний не потребуют?
Тебя, быть может, мудростью исполнили
Нежданно музы, как бывало в древности?
Иль же лавр священный Фебов обуял тебя,
Или родник исполнил силой вящею,
Что наш Максим безграмотный писать взялся?
О, подивитесь делу непостижному:
Саул[99]

попал в пророки, в мудрецы — Максим!Но кто же после этого воздержится?
Чернила и бумага у любого есть.
Чего робеть! Хватайся за перо, строчи,
Сбирай толпу, лови рукоплескания.
Не бойся тех, кто смыслит: так немного их!
Толпа же из максимов составляется.
Толпе спеши понравиться; а там наплюй
На всех ученых вместе с их ученостью:
И впрямь, смешны мы!
Но когда притиснет враг.
Смелеет смирный: ярость да охватит нас!
Да в самом деле, буйствует ругатель всласть
А нам и посмеяться не позволено?
(А уж куда как много здесь забавного!)

Письма [100]

V (32). Василию

Ты спокойно выносишь мою шутку[101], поэтому добавлю к ней еще кое-что. Начну, как у Гомера[102]: «Теперь продолжай и внутреннюю воспевай красоту», т. е. этот кров без крыши и дверей, очаг без огня и дыма, стены, высушенные на огне, оберегавшие нас от брызг грязи, нас, подлинных Танталов, осужденных томиться жаждой посреди вод. А это жалкое и голодное пиршество, на которое мы не как на лотофагову бедность, а как на алкиноеву трапезу[103]позваны были из Каппадокии, мы несчастные, потерпевшие недавно крушение корабля: помню я эти хлебы, эти супы (так их называли), не забуду и того, как скользили зубы по кускам, застревали в них, и потом приходилось их вытаскивать, как из болота. Чтобы изобразить эту муку, ты и сам найдешь слова, станешь красноречивым от понесенных страданий. Мы давно бы умерли, не похвалы, а жалобы достойные за верность Понту, если бы не подоспела вовремя и не вырвала нас оттуда великая нищелюбица — я говорю о твоей матери, — явившись, как гавань, для попавших в бурю. Разве могу я умолчать о тех садах, которые были не сады и не огороды, об авгиевом навозе, который мы выгребали на эти сады, о том, как мы возили телегу, подобную горе, я — Вотрион и ты — Лампр, возили на этих самых плечах и этими самыми руками?

До сих пор целы на них следы тех трудов («о земля и солнце, о воздух и добродетель» — воскликну я, как в трагедии), предпринятых не ради того, чтобы связать Геллеспонт[104], а для того, чтобы заровнять овраг! Если тебя не сердят эти слова, то нас и подавно, а если сердят, то каково нам было от самой действительности? А ведь очень многое я обхожу молчанием, из уважения к тем немалым другим вещам, которыми мы насладились.

XXVI (88). Амфилохию

Как скупо посылаете вы нам зелень! Да и что, кроме лебеды? И что тогда, когда все ваше богатство и есть сады, реки, рощи, райские кущи, а страна ваша обильна зеленью, как у других золотоносна, и вы травой-то и питаетесь. А хлебные злаки для вас — сказочное блаженство, печеный хлеб для вас, как говорится, хлеб ангельский, столь желанен и ненадежен он! Поэтому будьте щедрее, делитесь с нами зеленью, а то мы, без лишних угроз, попридержим у себя хлеб и посмотрим, точно ли стрекозы питаются одной росой.

XXVIII (94). Ему же