Памятники византийской литературы IV-IX веков

15. Афины приняли нас, словно поток речной; оторвались мы от одного источника — отечества, разошлись в чужие стороны из-за любви к учению и снова сошлись вместе по мановению божию, словно по взаимному соглашению. Меня Афины приняли несколько раньше, а вскоре после меня — Василия, на которого люди возлагали большие и славные надежды; и потому имя его еще до прибытия повторялось устами многих; и каждому важно было предвосхитить то, к чему стремились все. Однако не лишним будет присовокупить к речи как бы некую сладость — небольшой рассказ, чтобы знающим напомнить, а незнающих научить.

Весьма многие и весьма безрассудные молодые люди в Афинах — не только неблагородного рода, без имени, но и благородного и знаменитого — питают безумную страсть к софистам; они, словно беспорядочная толпа, молоды и неудержимы в стремлениях. Что можно видеть, наблюдая за переживаниями любителей коней и зрелищ во время конных ристалищ? Они вскакивают, кричат, бросают вверх землю; сидя на месте, будто держат вожжи, бьют по воздуху пальцами, словно бьют коней бичами, запрягают и перепрягают, хотя все это нимало от них не зависит. Они охотно меняются между собой ездоками, конями, конюшнями, распорядителями зрелищ. И кто же это? Часто бедняки, неимущие, у которых нет и на день достаточно пропитания.

Совершенно такую же страсть питают афинские юноши к своим учителям и к соискателям их славы. Они стараются, чтобы и у них было больше товарищей и учители чрез них обогащались. И, что весьма странно и жалко, — наперед уже захвачены города, дороги, пристани, вершины гор, равнины, берега, каждый уголок Аттики и остальной Греции, даже большая часть самих жителей, потому что и их поделили они по своему пристрастию.

16. Поэтому, стоит появиться кому-нибудь из молодых людей, как он попадает в руки имеющих на него притязание. А у них существует такой аттический закон, в котором серьезное смешано с шуткой: новоприбывшего гостеприимно принимает кто-либо из приехавших до него — друзей ли, родных, или соотечественников, или из тех, кто преуспел в софистике и доставляет доход учителям, за что те оказывают им особую честь. Ведь для учителей и то уже награда, если у них есть свои приверженцы.

Затем новоприбывший терпит насмешки от всякого желающего: думаю, что этим они хотят сбить высокомерие с поступающих и с самого начала взять их в руки. В одних случаях насмехаются более дерзко, в других — более вежливо, — в зависимости от того, из деревни или из города новенький. Тому, кто не знает, такое обхождение кажется очень страшным и бесчеловечным, а тому, кто знает наперед, — весьма приятным и ласковым, ибо грозное представляется больше для вида, а на самом деле оно не такое.

Потом новоприбывшего в торжественном сопровождении отводят через площадь в баню. Сопровождают его таким образом: став порядком попарно и на расстоянии друг от друга, идут впереди молодого человека, указывая ему дорогу к бане. А когда подойдут к ней близко, то поднимают громкие крики и начинают плясать как исступленные (крики означают, что им нельзя идти далее, но должно остановиться, ибо баня их не принимает). И в то же время, выломив двери и с шумом нагнав страх на новичка, дозволяют ему затем войти и таким образом предоставляют теперь свободу, встречая как человека одинакового с ними достоинства и своего сообщника. Это мгновенное освобождение от огорчений и прекращение их — самое приятное в их обряде посвящения.

А я тогда своего Василия Великого не только сам принял с уважением, ибо провидел в нем твердость нрава и зрелость в понятиях, но убедил и других молодых людей, которым еще не довелось узнать Василия, обходиться с ним точно так же. Многие тотчас же стали уважать его, наслышав о нем заранее. Что же было следствием этого? Он едва ли не единственный из прибывших избежал общего закона и удостоен высшей чести не как вновь поступающий.

17. И это положило начало нашей дружбе. Отсюда и первая искра нашего союза. Так прониклись мы любовью друг к другу…

Вторая обличительная речь против императора Юлиана [117] (отрывки)

1. Первое мое словесное сражение завершилось полностью, ибо достаточно показал я злонравие этого человека, проявленное в том, что он сделал против нас, и в том, что намеревался сделать, непрестанно выдумывая что-либо еще более тягостное. Ныне же мы поставим в своей речи иную цель, которую едва ли кто отвергнет; она и пред богом священнее, и нам приятнее, и потомкам полезнее: все, о чем сказано было, взвесить на весах справедливости божией, на которых взимается мзда за дурные дела — с одних людей незамедлительно, с других — через некоторое время. Так, думается мне, будет угодно творцу — Слову[118], вершителю судеб наших, который может беды отогнать состраданием, а дерзость смирить посрамлением и карами в той мере, какая ему самому ведома.