Памятники Византийской литературы IX-XV веков

Антиподом рационалистического гуманизма Метохита и Григоры была мистика византийского монашества. Размежевание этих двух путей духовной жизни наметилось уже в IX в., в послеиконоборческий период, когда традиции эллинской философии и восточной религиозности стали жить, сосуществовать и развиваться до известной степени независимо и обособленно друг от друга. На протяжении IX–XIV вв. языческая культура постоянно привлекала к себе внимание образованных кругов общества, изучалась, возрождалась и к XIV в. стала как бы символом византийского национализма. Античные мотивы и образы усиленно проникали в живопись и литературу, ученые превозносили до небес Платона и Аристотеля и разделялись на приверженцев первого и второго, что не приводило, однако, к открытому разрыву гуманистов с официальной церковью.

Напротив, и Пселл и Григора искренне считали себя ее членами, но это развивало ту область умозрения, которая была далека от новозаветного интуитивизма. Вскормленные неоплатонизмом, гуманисты исследовали все то, что охватывалось человеческим разумом, естественные науки и логику прежде всего (отсюда их постоянный интерес к астрономии и математике), вещи же недоступные рациональному познанию оставались вне поля их зрения, и большинство церковных догм приобретало для них символическое, а не реальное значение. Дух неоплатонизма не был вовсе чужд и византийскому монашеству, однако тут его влияние ограничивалось терминологией и несколькими взятыми у него образами (например, образом света). Если гуманист искал истину вне себя, в объективных законах природы, то для монаха истина помещалась внутри человека, в глубинных подсознательных слоях всего его существа. В отличие от неоплатоновского дуализма, противополагавшего ум (nous) и материю (hyle), здесь противопоставлялось два неодинаковых состояния человеческой личности: состояние мучительной греховности и состояние свободы от греха. Духовная деятельность при этом сводилась не к познанию внешнего мира средствами логики и научного эксперимента, а к изменению, перерождению эмоций и аффектов («страстей») путем самовоспитания («подвижничества»). Эта теория, если так можно ее назвать, точнейшим образом разрабатывалась уже с IV в. и к XIV в. была хорошо известна в разных слоях византийского общества. Опытное применение разработанных правил аскезы носило название исихазма (от исихиа — тишина, покой, отшельничество). Главными центрами исихазма были монастыри Синайской горы и Афона. Там хранились и переписывались многочисленные рукописи христианских авторов, там же жили реальные представители исихазма.

Занятые разными сферами человеческой деятельности, гуманисты и исихасты не мешали друг другу и не боролись между собой, однако любая попытка перенести рационализм на теологию встречала решительный отпор со стороны церкви и императорского двора. В XI в. за такую попытку был осужден философ Иоанн Итал, в XIV в. по аналогичному поводу развернулась полемика исихастов с гуманистами. Она длилась много лет, обе стороны писали друг против друга обличительные трактаты, вступали во взаимную переписку, сталкивались на церковных соборах, подвергались преследованиям, пока, наконец, высшая церковная и светская власть не отдали предпочтения монашеской партии. Исихастскую линию отстаивал Григорий Палама, его противниками были Варлаам, Акиндин и Никифор Григора.

Афонский монах, двадцатилетним юношей (в 1316 г.) покинувший Константинополь, отвергший и блестящую карьеру при дворе и занятия у Метохита, Палама почти двадцать лет провел в опытном изучении исихазма, прежде чем выступил как писатель в его защиту. Первым сочинением Паламы, которое он в 1334 г. по обычаю, перенятому у риторских школ, принес на суд своих собратий, было житие Петра Афонского. Уже оно в какой–то мере предопределяло основную тему дальнейших произведений автора. Его трактаты, письма, проповеди последующих лет посвящены единой задаче — раскрытию восточно–христианской концепции человека, которая рассматривала внутренний мир личности как микрокосмос мировой истории. История понималась здесь эсхатологически, как путь к идеальному состоянию, схема событий бралась из Библии, и божественное откровение входило сюда неотъемлемой частью. Применительно к человеку звенья этой цепи получали такой вид: низшее «греховное» состояние, психофизические средства для его преодоления и переход к просветленному, высшему состоянию. Этот скачок от естественного уровня к «сверхъестественному» оценивался как акт божественного вмешательства в жизнь души. Сама эта жизнь понималась как поиск «спасения», «обновления».