Памятники Византийской литературы IX-XV веков

За этими тремя циклами следуют многочисленные песенки различного содержания, иногда в форме эпистолярного послания (ст. 331–340, приводимые в нашей книге), жалобы влюбленного (ст. 681–691, там же) или влюбленной и многие другие самого различного содержания, объема и жанровой формы.

Содержание песен часто довольно фривольное, доходящее нередко до откровенного цинизма, но есть и поэтически вдохновенные, глубоко прочувствованные строки, например, в стихах 681–691, где несчастный влюбленный сравнивается с соловьем, которому не поется в неволе.

С. С. Аверинцев отмечает, что «эта не слишком импонирующая сфера образов и чувств получила в определенные века самое широкое распространение; у нас, в России, она была представлена с XVII в. «лубочным» романом и затем продолжала жить в полународном, полумещанском мире частушки и «жестокого» романса, поразительно стойко сохраняя присущую ей систему общих мест» («История Византии», г. III. М., 1967, стр. 265).

«Родосские песни любви» пользовались огромной популярностью в низовых слоях населения поздней Византийской империи и долгое время после ее падения. По наблюдению К. Крумбахера, эти песни в измененных формах были живы у греческого народа даже в конце XIX в., например, в народном творчестве Хиоса и Кипра (К. Крумбахер. Указ. соч., стр. 814).

ВСТУПЛЕНИЕ К «РОДОССКИМ ПЕСНЯМ ЛЮБВИ» (ст. 140–163 )

Когда тебя увижу вновь, ах, встретимся когда мы?
Когда я расскажу тебе про все мои страданья?
Виновница страданий ты — любовь моя несчастна.
Когда ж, красавица, придешь, со мною сядешь рядом,
Чтоб смело мог поведать я любви моей мученья?
Мученья те через тебя терплю я непрерывно!
Глаза мои красны от слез. Когда ж тебя я встречу,
Вздохну всей грудью тяжело и жалобно заплачу.
А ты посмотришь на меня — печальной, бледной станешь.
Но не горюй, утешу я приятными словами
И расскажу, как всей душой к тебе одной стремлюсь я,
Страдаю, плачу, по тебе тоскую дни и ночи.
«Эроты — смерть моя! Любовь? О, ты — моя погибель!»
Так я начну писать стихи, любви их посвящая.
Потом венок из них сплету, венок моей печали.
Из сердца вырваны они, из раненого сердца.
Когда душистые цветы сажаешь ты в горшочек,
Срываешь, прячешь на груди, они приятно пахнут,
И все прохожие тогда вдыхают аромат их.
Вот так и я слова свои из сердца вырываю:
Сплетаю стих один с другим, как цепь, тебе в подарок.
Когда же напишу, прочти, красавица, те строки.
Итак, я начинаю петь любви моей страданья.

(ст. 331–342)

О, свет очей, душа моя! Прочти мое посланье!
Не отвергай его, не рви, не сетуй на чернила.
Когда я сочинял вчера, слезами обливался:
В одной руке держал листок, в другой перо дрожало;
И долго–долго думал я, как написать посланье.
О златокудрая моя! О нежная ромашка!
Как мрамор шея у тебя, как снег бела кристальный.
А губы — пурпур иль сосуд, наполненный любовью.
Ты излучаешь яркий свет, но поясок твой крепок;
Хотел бы развязать его и быть в твоих объятьях!

(ст. 438)

Коль девочку ты полюбил, сиротку, чужестранку,
Нацеловался с нею всласть, теперь как можешь бросить?

(ст. 681–691)