Памятное лето Сережки Зотова

Новый день не принес радости. Сергей почти все время бредил, не узнавал Манефу Семеновну, на ее вопросы отвечал что-то непонятное, произносил какие-то бессмысленные слова. Старуха совсем растерялась, не знала, что еще нужно делать, чтобы хоть немного помочь ему. За последние двое суток, и без того худая, она высохла словно щепка. Чего никогда не случалось, стал выть Шарик. Это нагоняло еще большую тоску.

Зашел Степан Силыч. Он и раньше навещал Манефу Семеновну, она его, бывало, то обедом накормит, то рубашку постирает. Суровый был человек Степан Силыч, неразговорчивый и на весь белый свет злой, но Манефа Семеновна умела с ним ладить и относилась к нему как «священному лицу». Приход Силыча обрадовал Манефу Семеновну — короткий зимний день уже клонился к вечеру, печка давно остыла, в комнате стало прохладно, а она ни на минуту не могла покинуть больного, чтобы принести дров да сходить к колодцу за водой.

Силыч согласился посидеть у постели больного.

— Видать, огневица, — сказал он вернувшейся старухе. — И опять же будто на легкое перекинулась. Я думаю — плохие его дела.

— Да что вы, Степан Силыч! — взмолилась старуха.

— Врачиху не звали?

— А что она? Такой же человек, как и мы, грешные. Если бог не даст… — Манефа Семеновна не закончила фразу и с надеждой взглянула на Силыча. — Может, и вправду позвать?

— Вишь ты, как воет, проклятая, прости господи, — хмуро пробурчал Силыч, услышав тоскливый вой Шарика. — Удушить бы надо. Или сулемы дать, чтоб подох. Не к добру это. Ты, сестра Манефа, допреж всего Никона Сергеевича позови, пускай он посмотрит. Глаз у него верный. К тому же мальчишка, пожалуй, некрещеный живет, значит — нехристь. Окрестить надо, пока не поздно, о душе невинной подумать. Посоветует — врачиху зови. Для такого дела я могу сбегать за ним. Сходить, что ли?

— Уж потрудитесь, Степан Силыч…

— Ты, сестра, так горько не убивайся. Все мы смертны. Все там будем. И уж если бог наметил забрать человека к себе, ни слезы не помогут, ни врачи не выручат.

Старец Никон пришел, пощупал лоб мальчика, покачал головой и сокрушенно вздохнул:

— Огневица.

Затем припал ухом к груди Сергея.

— Сердчишко-то как торопится… Бьется, словно птичка в клетке. Долго не выдержит. Быстро же скрутило мальчишечку. А ты не плачь, сестра Манефа, — обратился он к старухе, заметив, что та украдкой смахивает слезы. — Господь дает, господь и берет, на то его святая воля.

Тут Манефа Семеновна не выдержала и всхлипнула.

— Привыкла я к нему. Своих-то не было… Как же я жить без Сереженьки буду… Может, за врачом сбегать? Степан Силыч советует.

Старец Никон нахмурил лоб.

— Почему не позвать? В Евангелии сказано: господь умудряет слепцы. Случается, и врачи помогают. Только я думаю — поздно. У мальчика под ногтями сине, значит, исход души наступает. Окрестить бы успеть да отходные молитвы прочитать — приготовить душу отрока к дальней дороге. Нехорошо будет, сестра Манефа, если он отойдет от нас нехристем. Все мы будем за это в ответе перед богом.

— Крестить-то в купели положено, — сказал Силыч, — а его куда окунешь? К тому же мальчонка совсем бесчувственный. Как тут?

— Покропим святой водой да молитвы прочитаем. Не до купели. Господь милосердный простит, — ответил старец Никон. — Есть вода свяченая?

— А как же, есть, — засуетилась Манефа Семеновна.

…Вечерело. Метель утихла еще утром, и сейчас в воздухе стояла тишина; похрустывание под ногами снега, накрепко схваченного лютым морозом, напоминало Тане треск от раздавливаемых дверью орехов.

Не видя Сергея в школе и сегодня, Таня в конце занятий подошла к классной руководительнице и спросила, не сходить ли к нему. Узнав, что девочка живет по соседству, учительница обрадовалась и попросила зайти узнать, как он себя чувствует. И вот, поднимаясь с сугроба на сугроб, не заходя домой, Таня прямо из школы направилась к Зотовым.

В их избе горел огонь. Ганя хотела было заглянуть в окошко и не решилась — хоть Сергей и друг, а подглядывать все же неловко.

Тут она услышала протяжный вой. «Где же это? Уж не Шарик ли?» подумала девочка и вошла в калитку. Вой прекратился. На крылечке, мордой к двери, сидел пес. Приложив нос к дверной щели, он жадно нюхал воздух. Затем поднял морду кверху и горестно, протяжно завыл. Услышав шаги, он повернулся навстречу, а узнав Таню, тихо заскулил.

— Ты чего, Шаринька? — ласково склонилась к нему девочка и зазябшей рукой погладила.

Из его грустных глаз выкатились две слезинки. Да, да, самые настоящие слезы. И он снова завыл.

Дверь приоткрылась. На пороге с палкой в руках появился Степан Силыч.

— Пшел вон, — замахнувшись своим костылем, крикнул он. — Развылся тут… На свою погибель, пакостный.

Увидев Силыча, Шарик ощетинился, щелкнул зубами и, зарычав, спрыгнул с крыльца.

— Вы зачем на него палкой? Он же плачет, — решительно вступилась Таня.

— За надом, — грубо ответил Силыч. — Не плачет он, а воет. Собаки к добру не воют.

Таня хотела войти в дом, но Силыч преградил ей дорогу.

— Туда нельзя. Там богу молятся.

— Богу молятся? Почему? — не понимала Таня.