Памятное лето Сережки Зотова

После болезни у Сергея пропало желание молиться. Ведь он верил богу, так надеялся, что бог сохранит его отца, день и ночь молился, упрашивал, а бог ничего знать не захотел… Теперь Сережка никогда не увидит отца. Никогда, никогда!.. Даже подумать страшно. Было такое чувство, будто кто-то обманул Сережку, наобещал, а обещания не выполнил. Он нехотя шептал молитвы и крестился кое-как.

Манефа Семеновна заметила происшедшую в нем перемену, но поначалу помалкивала — видела, мальчишка и в другом изменился: стал задумчив, еще больше молчалив.

Все же мало-помалу она взялась выговаривать Сергею и упрекать в нерадении к молитве. Он отмалчивался, а однажды нехотя обронил:

— А чего зря молиться?

Манефа Семеновна только руками всплеснула.

— Сереженька, солнушонок мой, да ты понимаешь, какие богохульные слова говоришь?

— А что? Правду сказал. Я вон как молился, а какой толк? Все равно папки нету. Был бы он, бог-то, и вправду хорошим, разве он стал бы так измываться?

Слова Сергея вызвали судорогу на лице Манефы Семеновны.

— Замолчи! — вскрикнула она и заткнула дрожащими пальцами уши. Грех-то, грех непрощеный! — Она, как всегда в таких случаях, повернулась к иконе, часто закрестилась и вполголоса зашептала: — Господи, прости раба твоего Сергея, мал он еще, не смыслит, что говорит.

Потом подошла к Сергею.

— Эх, Сережа, Сережа, не дано нам все знать, что к чему, зачем и отчего. Думаешь, так себе, из ничего к нам беда пришла? И мамка твоя во своей юности нахальную смерть приняла, и Николая Михайловича господь прибрал, погиб от руки варварской, и ты чуть жив остался, — нет, никто, как он! — Манефа Семеновна подняла палец кверху и туда же устремила взгляд. — Во всем его воля, и только он один знает, чем мы прогневили его. А если подумать хорошенько, то и самим можно понять. Вот пока ты слушался меня, все горести мимо нас проходили.

— Я и теперь вас слушаюсь, — хмуро возразил Сергей.

— Может, в чем и слушаешься. Да только не во всем. Я и не пойму, когда это началось, а только скажу так — вкривь твоя жизнь пошла.

И Манефа Семеновна принялась перечислять Сергею все его провинности. Разве она не упрашивала его выписаться из пионеров, уйти от этих безбожников, отдать им галстук? Да еще как упрашивала! Чуть ли не со слезами уговаривала. Но он не послушался, на своем настоял. А все эти пионеры только нечистому нужны. Они погибшие люди, потому что их там против бога учат, на радость дьяволу. И пускай не думает Сережа, что она одна так считает. Каждый умный человек, у кого разум светлый и незатуманенный, все видит и как надо понимает. А что советовали старец Никон и Степан Силыч? Остеречься зла, подальше уйти от греха. Он послушался? Эти люди других об жизни наставляют, как велит евангелие, они молитвы к богу возносят и перед ним за грешников заступники. И их Сережка ослушался. Может, как раз за непослушание к ним и прогневался бог на Сережку, лишил его отца и на самого наслал тяжкую болезнь. Ведь совсем бездыханным лежал, никто не думал, что поднимется. А он и жив остался, и поднялся. А почему такое, можно сказать, чудо случилось? Сережка и не догадывается, ему совсем невдомек… Так пускай он узнает, все узнает. И запомнит на всю свою жизнь.

Манефа Семеновна рассказала, что, когда Сережке было особенно плохо, Силыч привел старца Никона, и тот окрестил Сережку, а то как трава рос некрещеным. Затем прочитал над ним отходную молитву. Ее читают в том случае, когда человек совсем помирать собрался, когда у него душа с телом расстается. Потому и называется отходной.

Сергей слушал, напрягал память, но ничего подобного не мог вспомнить.

— Ушли они, а ты чуть живой лежишь, только стонешь.

— А за Верой Николаевной вы ходили?

— За врачихой-то? — Манефа Семеновна молча пошевелила губами. — Не ходила я за ней. Тут уж промысел божий. Эта болтушка, Танька, пришла.

— Она совсем и не болтушка, — прервал Манефу Семеновну Сергей.