Памятное лето Сережки Зотова

— Верно, — согласился Павел Иванович. — Я об этом не подумал.

— Мне бы тоже лучше в поле…

Учитель немного помолчал.

— А знаешь что, Сережа, я собираюсь ехать в бригаду, могу и тебя прихватить. И давай с тобой в паре работать.

— С вами в паре? — переспросил Сергей, не веря своим ушам.

— Да.

Глаза мальчика загорелись. Интересно, кто из мальчишек не обрадовался бы такому?

— А что станем делать, Павел Иванович? — спросил он.

— Мы, брат, будем с тобой косить. Лобогрейкой. Сначала сено, а хлеб поспеет — за хлеб возьмемся. Вот договорюсь с Антониной Петровной, и можно двигаться. В школе меня отпускают. Ну, что скажешь? Согласен?

Ну как же Сергею на такое не согласиться? Даже со всем своим удовольствием! Вот только Манефа Семеновна…

— А почему не согласен? Я согласен.

От Павла Ивановича не скрылась нерешительность в голосе ученика.

— Как думаешь, бабушка не будет возражать?

И опять по лицу Сергея пробежала тень.

— Не будет, — сказал он неуверенно, но тут же торопливо добавил: Нет, не будет.

Когда Павел Иванович ушел, Сергей уселся на пороге погребушки. К чему теперь прятаться? Все решилось. Очень даже хорошо, больше не надо мотаться из стороны в сторону. Он поедет на сенокос, и конец. Теперь, пожалуй, Манефа Семеновна вмешиваться не станет. Рассердится она — это уж конечно, но против Павла Ивановича не пойдет.

А все же нехорошо на душе у Сергея, запутался, совсем изоврался за последние дни. Будь жив отец — не похвалил бы. От него Сергей не раз слышал, что ложь — большой порок, а со лгуном не только разговаривать встречаться неприятно. И Манефа Семеновна говорит, что ложь — самый большой грех и что за него человек рано или поздно будет строго наказан.

А Павел Иванович, видно, и вправду очень хороший и обходительный человек. С ним и работать будет приятно.

Вдруг Сергея огорошила мысль: как же оно так, Манефа Семеновна за обман пугает наказанием, а сама-то?.. Ведь это она заставила его обманывать Павла Ивановича, и Семибратову, и ребят… Как же это понять?..

Когда Павел Иванович поздним вечером пришел в правление колхоза, кроме Семибратовой, там уже не было никого.

Увидев учителя, Антонина Петровна закрыла блокнот, из которого что-то старательно переписывала на чистый лист бумаги, отложила в сторону карандаш и, поднявшись со стула, протянула ему загорелую, твердую руку.

— Ну к ребята у вас! Сегодня я весь день пробыла в поле. Как-то на душе спокойнее стало — вижу, поля ожили, вроде надежды прибавилось, что с работами справимся. Эх, война, война… — Она махнула рукой, надолго замолчала, задумалась. А потом резко наклонилась через стол к Павлу Ивановичу и почти шепотом заговорила: — Ведь они же детишки, им же отдыхать после ученья нужно, купаться, рыбачить, сил набираться, а тут… Вот всей своей душой понимаю — не надо бы этого допускать, жалко ребятишек, а что еще можно придумать, Павел Иванович? Травы стоят до пояса, косить, косить нужно, время упускать нельзя, а оно не ждет, торопится. Тут еще сорняки душат. Хлеба-то нынче какие буйные! Спасать надо, сорняки выпалывать. А рук рабочих нехватка. И взять негде. Хоть в землю заройся!

Семибратова снова замолчала.

— Сегодня я заезжала на просо, взрослых там мало, полют, можно сказать, одни ребятишки, в третьем они, в четвертом учатся. Малыши, а не отстают от взрослых. А работа проклятая, осот растет, колючка, молочай, у привычного человека и то ладонь распухает. Я полдня с ними траву дергала. Ну хотя бы один захныкал, работают — спин не разгибают. А главное — их никто не понукает. Сами! Даже есть которые поют. Верите? А руки-то все уже в занозах. Да, детишки не хуже нас все понимают.

Часы натруженно пробили двенадцать. Антонина Петровна слегка качнула головой.

— Время бежит. Вроде только было утро, а уж полночь. Так о чем вы хотели поговорить со мной, Павел Иванович?

— Хочу степным воздухом подышать, — чуть улыбаясь, сказал он. — Вчера отчитался на педсовете и — свободный казак. В поле тянет.

— Понятно. А где бы вы хотели поработать?

— Откровенно говоря, я пришел договориться, чтобы вы закрепили за мной лобогрейку. Ведь вы собираетесь пускать их на сенокос?

— Завтра отправляем, по две в бригаду. Правда, это первый опыт, раньше лобогрейками убирали только хлеб, а сено не косили. Все-таки лобогрейка — тяжелая машина, не то что сенокосилка. Но никуда не денешься, в нынешнем году сена в два раза больше потребуется, чем в прошлом. Без лобогреек не справимся.

— Значит, перед вами лобогрейщик.

— Нет, Павел Иванович, — возразила Семибратова, — уж коли вы решили работать на косовице, то кого-нибудь из школьников пересадим с сенокосилки на лобогрейку, пускай лошадей погоняет, а вы берите сенокосилку. Вот так.

— Ни за что! Мне только лобогрейку.

— Павел Иванович, вы же недавно из госпиталя.

— Не принимайте в расчет этого факта. Сейчас я, можно сказать, здоров. Нога не болит. Да и работать-то на лобогрейке не ногами… А кстати сказать, я уже и напарника себе подобрал. Вернее, погоняльщика.

— Вон как? — удивилась Антонина Петровна. — Кого же это?

— Ученика моего, Сергея Зотова.