Пан (пер. Химона)

— Да вотъ съ нами. Намъ не будетъ такъ хорошо. Вришь ли ты мн или нтъ; сейчасъ меня знобитъ, ледяная дрожь пробгаетъ у меня по спин, когда я подхожу къ теб. Это все отъ счастія.

— Да, такъ и со мной, — отвчаю я, — и меня пронизываетъ ледяная дрожь, какъ только я тебя вижу. Но нтъ, все будетъ хорошо, хочешь, я; похлопаю тебя немного по спин, чтобы согрть тебя.

Неохотно она соглашается на это. Ради шутки я похлопалъ ее немного посильне, чмъ нужно, ради шутки; я смюсь и спрашиваю, не помогло ли это.

— Ахъ, нтъ, будь такъ добръ, не колоти меня больше по спин.

Эти слова! Это прозвучало такъ безпомощно, когда она сказала:

— Будь такъ добръ…

Зачмъ мы пошли дальше по дорог. Можетъ-быть, она недовольна мной, моей шуткой? — сказалъ я про-себя и подумалъ:- посмотримъ. — Я сказалъ:

— Мн вспомнилась одна вещь. Однажды, во время прогулки на лодк, одна молодая дама сняла съ себя блый шелковый платокъ и повязала мн. Вечеромъ я сказалъ этой дам: завтра вы получите обратно вашъ платокъ; я велю его вымыть. Нтъ, отвчала она, дайте мн его теперь, я хочу сохранить его такъ, какъ онъ есть, въ томъ вид, какимъ онъ былъ у васъ. И она взяла платокъ. Три года спустя, я встртилъ опять молодую даму. А платокъ? — спросилъ я. — Она принесла платокъ. Онъ лежалъ въ бумаг, немытый. Я видлъ его собственными глазами.

Эдварда мелькомъ взглянула на меня.

— Да? и что же изъ этого вышло?

— Ничего, ровно ничего, — сказалъ я, — но мн кажется, это прекрасная черта.

Пауза.

— А гд теперь эта дама?

— За границей!

Мы больше не говорили объ этомъ, но когда ей нужно было уходить домой, она сказала:- Ну, покойной ночи. Не думай больше объ этой дам! — Я ни о комъ не думаю, кром тебя.

Я врилъ ей, я видлъ, что она говоритъ то, что думаетъ, и этого было для меня совершенно достаточно; только бы она думала обо мн… Я пошелъ за ней.

— Благодарю, Эдварда! — сказалъ я. Немного спустя я прибавилъ отъ всего сердца:- Ты черезчуръ добра ко мн, но я теб благодаренъ за то, что ты меня любишь. Богъ наградитъ тебя за это! Я не такъ великолпенъ, какъ многіе другіе, которыхъ ты могла бы избрать; но я весь твой, безпредльно твой, душой и тломъ. О чемъ ты думаешь? У тебя слезы на глазахъ.

— Это ничего! — отвтила она, — это звучитъ такъ странно, что Богъ наградитъ меня. Ты говоришь такъ, какъ-будто… Я тебя такъ люблю! — И вдругъ она бросилась мн на шею тутъ же на дорог и крпко поцловала.

Когда она ушла, я свернулъ съ дороги и пробрался въ лсъ, чтобы спрятаться и остаться Одному со своей радостью. Потомъ, взволнованный, я снова вышелъ на дорогу, чтобы посмотрть, не видлъ ли кто, что я вошелъ въ лсъ; но я никого не увидлъ.

XIII

Лтнія ночи, тихое море и безконечно спокойный лсъ. Ни крика, ни шума шаговъ съ дороги. Мое сердце было какъ-будто наполнено темнымъ виномъ. Моль и ночныя бабочки безшумно влетаютъ ко мн въ окно, привлеченныя свтомъ очага, и запахомъ жареной дичи. Он ударяются съ глухимъ шумомъ о потолокъ, летаютъ около самого моего уха, такъ что меня пронизываетъ дрожь, и садятся на блую пороховницу на стн.

Я наблюдаю за ними; он сидятъ, дрожатъ и смотрятъ на меня; это — шелкопряды, древоточицы и моль. Нкоторые изъ нихъ похожи на летающіе анютины глазки.

Я выхожу изъ хижины и прислушиваюсь. Ничего, ни малйшаго шума. Все стоитъ. Воздухъ свтился отъ летающихъ наскомыхъ, отъ миріадъ чиркающихъ крылышекъ… Тамъ, на опушк лса растетъ папоротникъ и борецъ, цвтетъ верескъ; я люблю его маленькіе цвточки. Хвала теб, Господи, за каждый виднный мной цвтокъ! Они были маленькими розами на моемъ пути, и я плачу отъ любви къ нимъ. Гд-то вблизи растетъ дикая гвоздика, и я ее не вижу, но я чувствую ея запахъ. Но теперь, въ ночные часы, въ лсу развернулись большіе блые цвты; ихъ рыльца открыты; они дышатъ; мохнатыя бабочки опускаются на ихъ листья, и все растеніе содрогается. Я хожу отъ одного цвтка къ другому; они опьянены; это опьяненные цвты, и я вижу, какъ они опьяняются.

Легкіе шаги, чье-то дыханіе, радостный привтъ.

Я откликаюсь, бросаюсь на дорогу, обнимаю колни, ея скромное платье.

— Добрый вечеръ, Эдварда, — говорю я еще разъ, обезсилвъ отъ счастія.

— Какъ ты меня любишь! — шепчетъ она.

— Какъ я долженъ быть благодаренъ теб! — отвчаю я. — Ты моя; весь день мое сердце спокойно и думаетъ о теб. Ты прекраснйшая двушка на земл, и я цловалъ тебя. Часто при мысли, что я цловалъ тебя, я начинаю краснть отъ радости.

— Почему ты меня такъ сильно любишь именно сегодня вечеромъ? — спрашиваетъ она.

На это иного есть причинъ; стоило мн только о ней подумать, и я уже любилъ ее. Этотъ взглядъ изъ-подъ высоко изогнутыхъ бровей и эта смуглая милая кожа!