Пандора

– Как-то летом он подошел ко мне. Я запомнил, что дело было летом, потому как Иезекия заметил, что вонь от дерьма будет удачным прикрытием. Никто не станет искать в куче нечистот неоформленные грузы, уверял он. Он пообещал платить мне десять фунтов в год за то, что я буду принимать на пристани его корабли и посылать ему весточку, когда корабль бросит якорь. Но я не должен был задавать никаких вопросов, я и не задавал. А десять фунтов – огромные деньги для такого, как я.

Эдвард кивает. Да, огромные. Куда больше его обычного жалованья.

Тибб откашливается.

– Но шестнадцать лет – срок немалый. Ты начинаешь соображать, по каким схемам все работает. Ты много чего слышишь. У него связи в других странах. Я это точно знаю. Каждый месяц приходил новый груз. Иногда большой, иногда малый, но регулярно. И все упаковано в ящики, так что я ни разу не видел, что там. А Кумбы появились лет семь как. Понятия не имею, где Иезекия их нашел, он просто сказал, что мне придется размещать в порту и их судно, когда он об этом попросит, а за дополнительное неудобство он давал мне еще пять фунтов сверху.

Каждые полгода он получал письма из Греции. А в прошлом году ему пришло письмо из Италии. Из Палермо. Я помню об этом, потому как раньше оттуда почта ему никогда не приходила. Обыкновенно он получал письма из Неаполя, если их отсылали из Италии. К тому же я тогда не видал Мэттью несколько недель. А потом в декабре он заявился. Нес какую-то чушь про кораблекрушение, как он едва не погиб. Но вскоре он снова исчез, а Сэм и Чарли вместе с ним. А Иезекия… – тут Тибб трясет головой. – Я его таким раньше никогда не видал. Приходил в порт чуть не каждый день всю неделю перед их прибытием. Так ему не терпелось заполучить тот груз. Весь был как на иголках, что, по-моему, странно, ведь он сам велел Кумбам идти кружным длинным путем.

– Говорите, длинным?

Тибб кивает. Снова мнет шапку в руках.

– Было бы куда быстрее везти груз посуху после того, как они с Самсона высадились на берег. Но они весь путь проделали по морю, таща на буксире ящик. Мэттью еще поднял бучу из-за того, что, мол, эта штука проклята.

Эдвард удивленно моргает. Это что-то новенькое.

– Проклята?

Тибб взмахивает шапкой.

– Я не обратил на это внимания, ясное дело. Видели бы вы, в каком состоянии некоторые возвращаются в порт после долгого плавания. Многие месяцами не видят земли. Чего удивляться, если у таких мутится рассудок. Но Иезекия был в ярости. Они эту штуку сразу увезли. И я не видал никого из них до того дня, как мы доставили ее мадам Латимер. – Тибб хмурится. – А я-то все удивлялся, чего это Мэттью не было с нами, когда Иезекия подрядил нас привезти ее обратно. Я решил, что он его отослал куда-то.

Эдвард сидит молча и обдумывает услышанное.

– Что-нибудь еще, мистер Тибб?

– Больше ничего и не вспомню, – отвечает тот. – Как я уже сказал, мне мало что известно. На многое я закрывал глаза, и мне за это хорошо платили. Надеюсь, я вам помог.

Эдвард кивает и встает с табурета. Он протягивает Тиббу руку. Бригадир неуверенно пожимает ее.

– Вы мне очень помогли. Благодарю вас, мистер Тибб. Вы рассказали мне все, что мне надобно было знать.

Развернувшись было к двери, Эдвард замирает: совесть не дает ему уйти так просто.

– Они ведь так и лежат там. Братья Кумб. Я…

Тибб замечает выражение лица Эдварда и угрюмо кивает.

– Я о них позабочусь.

Эдвард бормочет слова благодарности и затворяет за собой дверку, но вид окровавленного тела Мэттью Кумба преследует его, словно привидение, всю дорогу от Паддл-Дока.

Глава 38

Поначалу она не понимает, где находится. В комнате царит тишина, все в полумраке из-за чуть задернутых штор, которые не полностью застят дневной свет. Дора шевелится под покрывалом, ее тело утопает в мягкой незнакомой кровати. Она кладет руки на покрывало: бархат фиолетово-голубого цвета. Она озирается, видит на стенах картины в рамах – пейзажи в азиатском стиле: горные цепи, леса, озера, красивые цветочные композиции. Она долго смотрит на одну из картин, где изображены три белые бабочки с черными точками на крылышках. Бабочки порхают над подстриженной травой. А потом птичка за окном издает свою полдневную трель, и она все вспоминает.

Объятая печалью, Дора вслушивается в птичью песнь. Гермес. Многие годы он был ее единственным другом. И Иезекия отнял его у нее. Но почему? Она не может этого понять. Зачем убивать птицу, кроме как назло ей? Дядя никогда не любил Гермеса, вечно насмехался над ее любовью к сороке, самому милому ее сердцу существу. С рыданием Дора зарывается лицом в подушку. Подушка мягкая, гладкая, чистая. Не то что у нее дома.

Дома.

Еще один удар судьбы. От осознания, что «Эмпориум Блейка» – ее единственное прибежище – перестал быть домом и никогда им уже снова не станет, у нее сжимается сердце.

Она не будет сейчас думать о родителях.