Панджшер навсегда

Ремизовы, не торопясь, возвращались домой, под ногами звонко хрустел снег, вверху, в неподвижном воздухе, чуть дрожали огромные звезды. Девственный мир пребывал в белом морозном покое, в нем не было ни зла, ни тревог, одно за другим гасли желтые окна, в надежде увидеть во сне теплые южные страны с их чудесами и неразгаданными тайнами.

– Хорошие ребята, только мы больше к ним не пойдем. Они меня утомили. Оба.

Мог бы и не говорить. До отъезда оставались считанные дни, и для Долгачевых в них никак уже не могло найтись места.

Аэропорт Домодедово гудел, как дедова пасека в солнечный день, где у каждой стойки регистрации длинной изгибающейся очередью притулился свой медоносный рой. Ремизов с двумя чемоданами, набитыми домашним вареньем, копченой колбасой, шампанским, коньяком и водкой, занял место в конце очереди и медленно продвигался вперед, продолжая самый затянутый и самый бесполезный разговор на свете. Его провожали. Очередным рейсом «Аэрофлота» он улетал к южным широтам, туда, где через неделю-другую зазеленеет трава, набухнут первые почки на деревьях, откроются перевалы и, зевая после зимней спячки, проснется злая от весеннего голода война. Мама собралась плакать. Ее уже давно настигла обида, она глубоко и болезненно отпечаталась в ее глазах, готовых пролиться серебряной влагой. «Ведь это же мое дитя, только мое, а самолет через час увезет его на войну. Как же я могу его отпустить? И почему я не могу постоять рядом с ним, обнять его? Почему я не могу даже проститься по-настоящему!» Но Ирина ни на шаг не отступала от мужа, заглядывала ему в глаза, терзала его своим присутствием, ощупыванием, терлась о его плечо, щеку. Ее почти детский эгоизм был чист и светел, в нем ощущение близкой потери перемешивалось с приступами первой настоящей любви, которая вот только-только согрела кровь.

– Вот, опять расставание. Я этого не переживу.

– А куда ты денешься с подводной лодки? Переживешь.

– Какой ты черствый. Нет, чтобы пожалеть, а он все шутит и шутит.

– Работай, учись, а там и я вернусь. Время быстро пройдет, не успеешь оглянуться, точно тебе говорю.

Она легко поддавалась на обман, сама этого хотела и, как музыку, слушала несерьезные обещания, так и не пожелав разглядеть всей правды о своем муже, о его жизни. Время ожидания испокон веков текло долго, и Ремизов, избравший путь странника, хорошо это знал, но он не чувствовал ответственности за все потерянные здесь обещания. Его полная и безоговорочная ответственность наступала только с прибытием в Руху. Туда он и рвался, торопил прощание, бежал из дома, в котором чувствовал себя слабым и ненужным. Грусть саднила сердце, о чем болело оно?

– Возвращайся быстрее.

Регистрация на рейс в Ташкент заканчивалась, пора прощаться и идти на посадку.

– Мам, ну вот и все. Мне пора.

– Сынок, я буду молиться за тебя. – Она осенила сына крестом, с трудом сдерживая подступившие к горлу рыдания.

– Мама, ты что, прекращай! Все же будет нормально. Я чувствую, я уверен, что все будет нормально, мне ангелы подсказали, ты же знаешь, я никогда не обманываю.

Ремизов и на самом деле не испытывал тревоги за свой завтрашний день. Заглядывая в сплошной туман будущего, стараясь увидеть или предугадать в его летящих навстречу влажных волокнах свою судьбу, он ощущал над собой чье-то могучее отеческое покровительство и свет молодого солнца, которое еще много-много раз взойдет на востоке. Он пытался улыбаться, но попытки всякий раз оказывались бесплодными. Надо срочно уезжать, эти прощания рвут на куски душу. Надо быстрее. Надо все делать быстро.

– Сынок, ты пиши мне. – Ей показалось, что он ее забудет, как только от самолета уберут трап. – Был в отпуске, а мы так толком и не поговорили с тобой ни разу. Не получилось у нас.

– Что ты, что ты, я же приеду, и мы еще наговоримся. – Опять обман, и опять легко и искренне текут случайные слова, которым не нашлось места ни вчера, ни позавчера, так откуда же им взяться завтра? Не будет их и потом, слова нужны для тех, кого необходимо убедить и завоевать, а для матери не нужно слов. Ей нужно, чтобы сердце ее ребенка стучало и не сбилось с ритма. – И не переживай за меня слишком сильно. Я не к чужим людям еду – к своим, меня там очень ждут. И знаешь, у нас, как у мушкетеров, один за всех и все за одного! Не печалься, все будет хорошо.

Сердце Ремизова стучало ровно, взволнованно и счастливо, его жизнь снова пришла в движение, приближая его к реальному миру, снова обретала потерянный смысл. Мгновения отпуска чудесны, но это – крупицы воспоминаний, разбившихся, как стекло. Он снова становился командиром роты. Он возвращался.

* * *