Панджшер навсегда

Прошло-то всего пять лет, чуть больше, а мир перевернулся. Страшно? Да, иногда страшно. Оттого, что ничто не возвращается. Мы все стали другими. Что сказать им при встрече? Живу, служу да вот женился, детей пока нет. Будут, конечно, будут. Про Афган? Нет, это табу, не затем столько офицеров, солдат погибло, чтобы тревожить их прах в мимолетной уличной болтовне. Им, конечно, интересно, как там, как что… Извините, разговор не получится.

Ремизов никого из одноклассников встретить не хотел. Но его желание не исполнилось, обычное дело. Как-то ближе к концу отпуска, когда выдалась солнечная, но не очень морозная погода, проходя у городского парка, он даже не услышал, а уловил, что его зовут. Оглянулся – надо же, человек двенадцать его одноклассников, девчонок и парней, заряженные портвейном, живо обсуждали свою почти случайную встречу.

– Артем!

– Братан, здорово!

– Какие люди в Голливуде…

– Артемчик, привет.

– Сто лет жить будешь, вспоминали только.

– Я чертовски рад. – Он растерялся от приветствий, он же не предполагал и не хотел их видеть. – Только зачем мне столько. Эй, с кем поделиться?

– Ты никогда не был жадным.

– Был, был, не льстите, контрольные я не часто давал списывать.

– Мы всей компанией решили приобщиться к ресторанной кухне. Посидим, выпьем коньяку под разговор, под ностальгию. Мы знаем, где ты подвизался последнее время, вот и расскажешь о своих приключениях.

Это тот самый Ольшанский, который всегда был заводилой в классе, который все-таки поступил в МГУ, на журфак, и успешно его закончил, говорят, с красным дипломом. Пышная ухоженная шевелюра, выбивающаяся из-под норковой шапки, очки в металлической оправе, заграничные ботинки на толстой подошве, ну и, конечно, правильная речь вполне определенно выдавали в нем москвича. И когда успел? А теперь, оказавшись в командировке в родном городе, ему не составило труда собрать всех, кто не разъехался, как будто сам никуда не уезжал. Два-три телефонных звонка, и бывшие одноклассники, жаждущие новостей и чужой удачи, уже в сборе.

– Ну что, идем?

Он не звал – он требовал, обаятельно, напористо, демонстрируя волевой характер и уже сложившуюся журналистскую хватку. Его бархатный, не терпящий возражений голос, взгляд с плутовскими искорками и притягивали, и увлекали, и не оставалось сомнений – он сможет выстроить свою судьбу. Он использует и все, и всех – промелькнула случайная мысль – для того чтобы выстроить ее, как дом в два этажа с мансардой, вьющимся диким виноградом, с богатым интерьером и роскошными кустами роз у входа. Ремизов почувствовал, что им пытаются управлять, его мыслями, поступками, заставляют что-то делать против собственной воли, и это сразу обожгло. А потом в московской многотиражке появится выдержанная в духе времени статья, в которой его подадут как героя, оказывающего интернациональную помощь. Да, помощь ценой жизни своих солдат, подадут как на блюде, как бифштекс с кровью…

– Мужики, извиняйте. Тут до отъезда осталось всего ничего. А там мать, жена – они ждут, ну сами понимаете. – Ремизов торопливо собирал все подходящие, более-менее правдоподобные слова. – Я страшно рад видеть вас всех, мы еще встретимся, мы обязательно посидим. Выпейте там за меня.

После коротких слов прощания он быстро, не поднимая глаз, пожал протянутые ему руки, изобразил смущенную улыбку и пошел к выходу из парка. Потом вдруг остановился, а оглянувшись, увидел удаляющуюся компанию, широкую спину Ольшанского, который обнимал кого-то за плечи, и еще чей-то быстрый взгляд, как показалось ему, полный удивления и сочувствия.

Свято место пусто не бывает. Та подружка, соседка по двору, о которой жена ему писала, успела выйти замуж за своего капитана, он только что отслужил за речкой, и они приехали в отпуск к ее родителям. Так что Ремизовы оказались званными в гости, и, едва успев распрощаться с одноклассниками, а заодно и с последней иллюзией, Артем уже знакомился с Верой, ее мужем Игорем Долгачевым, капитаном военно-воздушных сил. Новые люди смело и напористо вытесняли собой прошлое, заполняли, захватывали освободившееся пространство.

– Да что ты, Артем, нашего брата сейчас в Союзе как собак нерезаных. Я вот получил назначение в полк, а там две трети летного состава побывало в Афгане. И остальные не задержатся. Мы – явление.

– Что-то я не чувствую себя явлением.

– Врешь, чувствуешь. Разве ты не смотришь на других людей, на этих законченных теплолюбивых обывателей, сверху? А разве они не смотрят на тебя снизу, с благоговением? Ты причастился таких таинств, каких им вовек не постичь.

– Без пафоса нельзя?

– Без пафоса никак. Ты забирал чужие жизни?

– Ты это о чем?

– Вот непонятливый. Ну, ты убил кого-нибудь?

– С чего это я исповедываться должен?

– Вот ты и ответил на вопрос. – Долгачев удовлетворенно, с улыбкой превосходства откинулся на спинку стула. – Значит, да.

– Ты что думал услышать, как я зарубки на прикладе делаю или поминальник в блокноте составляю?

– Нужен ты мне со своими зарубками. Я говорю о том, что думают о тебе окружающие люди. Тебе дано право забирать чужие жизни, а им нет!