Панджшер навсегда

Через неделю Рыбакин на посту стал в доску своим. С Морозовым он легко перешел на «ты», отчего им обоим стало легче общаться. И если бы не очередной вызов в Кабул к следователю на допрос, слетела бы с него тяжелая хандра. Вместе с танковым экипажем здесь нес службу и экипаж БМП, изрядно потрепанной «единички». Но Рыбакин соскучился по технике и с удовольствием копался в двигателе, в ходовой, в десантном отделении, гонял подчиненную ему пехоту, заставляя чистить броню не столько для самой чистоты, сколько для того, чтобы бойцы занимались делом и не разбалтывались от излишней свободы. К вооружению не подпускал никого, даже наводчик-оператор состоял при нем подсобным рабочим. Это не то, что в Питере, в бурсе, на занятиях по схемам разбираться, а потом деликатно и радостно находить на макете знакомые детали и нехотя пачкать чистенькие ручки в смазке и солярке. Что-то изменилось в ощущениях жизни, и теперь ему нравилось залезть в эту же смазку и в эту же солярку по самые локти. Капитан Морозов нарадоваться не мог, как ловко и быстро приводилась в порядок машина, его танкисты тоже последовали примеру. Подчистили танковый окоп, заменили осыпавшийся местами бруствер…

Рыбакин не успел только пристрелять орудие и спаренный с ним пулемет, когда его снова вызвали в прокуратуру. Вернулся он обратно серый, как пересохшая земля, раздосадованный, злой. С неприязнью посмотрел на БМП, которой уже сделал полное техобслуживание.

– Зачем мне все это надо?

– Значит, надо зачем-то.

– Я в капкане. Как пить дать, торчать мне под трибуналом.

– А если и так, жизнь-то не остановилась?

– Не знаю, Петр Аркадьевич, может, и остановилась. Я вдруг представил, что нахожусь в тоннеле, а в конце тоннеля нет света, да и самого конца нет.

– Толик, похоже, ты серьезно загрузился, на всю катушку. Тебе нужно прочистить мозги, и чем быстрее, тем лучше. Твоя вина, она не больше, чем моя, чем вина другого командира. Мы все виноваты еще до того, как что-то случится.

– Я не все рассказал в прошлый раз. Дело в том, что я их видел… Ну после того, что с ними сделали. У них такие глаза, я никогда не смогу этого забыть. А Султанов, у того вообще… Аркадьич, можно, я выпью, а?

– Только не сейчас. Я уезжаю к комбату на совещание, сегодня пятница, так что тебе придется нести службу без меня. Будешь ужинать – хлопнешь стопарик, и попробуй выспаться, я уж своего сержанта предупрежу, чтобы организовал дежурство самостоятельно, без тебя. Ну а завтра все обсудим.

На комендантском БТР Морозов укатил на командный пункт батальона. Рыбакин проводил долгим взглядом удаляющийся шлейф пыли, вернулся в офицерскую комнату, точнее, блиндаж, налил себе полстакана водки:

– Ладно уж, Аркадьич, что тут до ужина ждать, – проворчал он себе под нос и жахнул со злостью свои отмерянные сто грамм, – и хрен с ними! Прорвемся. Надо все доводить до конца, надо все заканчивать.

Морозов вернулся утром.

– Докладывай, что тут у тебя произошло, – сухо спросил старший поста.

– Ничего не произошло, рабочая обстановка. Вчера пристрелял орудие БМП. Теперь бьет белке в глаз.

– Поподробнее.

– Обычная выверка прицела и пристрелка. А почему ты спрашиваешь?

– По какой цели пристреливал орудие?

– Вон тот дувал, на окраине кишлака. Он заброшенный. Граната точно в центр двери вошла, я в прицел наблюдал. Четко.

– Лейтенант, тут такое дело… – Морозов замешкался. – Ты женщину убил.

– Не может быть! А ты откуда знаешь?

– А ты думаешь, мы в космосе? Мы среди людей. На рассвете из этого кишлака делегация приходила к нашему комбату. Афганцы жаловались. У нас с местными хорошие отношения, я бы сказал, соседские. И что важно, они гарантируют нам безопасность, а мы им – охрану. Так вот, у одного почтенного человека осколком гранаты молодую жену убило, он сказал, что платил за нее большой калым. Комбат предлагал ему деньги, а тот не взял. Плохой знак. И ее родственники тоже возмущены. Правда, старейшина кишлака деньги взял, сказал, что войны не будет, что из-за женщины у них войны не бывает, она, женщина, вроде как вещь, за нее платят отступные. А муж-то ее как раз денег и не взял. У них строгие законы. Их не пишут на бумаге, но зато выполняют.

Рыбакин сидел на топчане, весь ушедший в свои аморфные, похожие на миражи мысли, в них не складывалось ничего конкретного и только меняющийся калейдоскоп видений…

– Ты слышишь меня, Толик?

Тот кивнул в ответ, не отводя глаз от чего-то невидимого, зависшего посреди комнаты.

– Толик, это была твоя граната. Толик, они знают, что это сделал ты. Они так и сказали: «молодой командор с поста».

На третий день ближе к вечеру где-то в глубине кишлака прозвучал одиночный выстрел. Пуля врезалась в косяк двери над головой Рыбакина, когда тот выходил из помещения поста. Сыграли тревогу, в течение пяти минут обработали из пулеметов все дежурные цели. В ответ – ни звука.

– Толик, тебе надо уходить отсюда.

– Ага, в Кабул, в прокуратуру. Там давно меня прохладная камера ожидает. Со всеми необходимыми удобствами.