«Пане-лоцмане» и другие рассказы

— Легко смеяться, Гаврилыч! Зря я согласился!.. — Подосиновиков понизил голос. — А ждать не могу, Сверкун на борту командует…

— Буксиры надрываются, а ваша машина вперед работает?

— Так паровик же, вакуум держать надо. А?! Как вперед? Давно полный назад команда была!

Подосиновиков замолк, а кто-то из буксировщиков проворчал, впрочем вполне удовлетворенно:

— Во-во, тут потеешь…

Прежде чем окончательно уложить лесовоз курсом на юг, Тебеньков минуту поразмышлял о том, что назначение заместителя капитана порта Сверкалова шефом спасательных работ было исключительно удачным: Б. Б. (Буки Букиевич) Сверкалов был (вообще в жизни) большой философ, любил четкую, как меню-раскладка, организацию службы и не любил дергаться по пустякам (отчего презирал бокс, футбол и судоводительскую работу). Уж он-то хладнокровною рукой водворит на мостике суматошного «Фаэтоноса» порядок и непременно и без излишних дискуссий и повреждений снимет «Фаэтонос» с берега (заодно он с удовольствием снял бы с должности парочку лоцманов). Так что Славке Подосиновикову есть почему пускаться на подлог, и притом столь явно…

…«Семжулес» поставили к причалу без единого толчка, так что растроганный и окончательно оживший капитан, подписав квитанцию, предложил Тебенькову пропустить пару рюмашек («Красноярский сучок, но на собственной рябине», — сказал он, извиняясь) и выставил на стол щербатую тарелку с кусочком копченого муксуна и рюмочку.

— Сами понимаете, пайлот, мне сейчас не до… — помявшись, снова извинился капитан, и Тебеньков действовать отказался:

— Мастер, я же не дворник с бляхой к вам на пасху! Вы бы мне еще рупь серебром…

Капитан покраснел и полез в посудный шкафчик, но Тебеньков застопорил его:

— Да будет, мастер, хлопотать! Счастливо вам перегрузиться. И рябину на сучке поберегите для ускорения технического прогресса. До встречи!

…В накуренной лоцманской шли дебаты по поводу посадки «Фаэтоноса». Одна из чьих-то ручных радиостанций «Причал» (во всем мире радиостанции этого типа зовут жаргонно walky-talky — «слушай-болтай») работала на дежурном приеме, лоцмана комментировали ее скудные сообщения и никто не повернул головы к Тебенькову, и сам он постарался внимания не привлекать во избежание лишних расспросов, почему не он лично оказался на «Фаэтоносе». («И откуда столько пилотов вдруг взялось? — спросил он сам себя, открывая журнал регистрации квитанций за лоцманскую проводку. — Хотя — техническая учеба. Нарочно не придумаешь».)

В журнале желтел сложенный вчетверо листок, адресованный ему, Тебенькову:

«Уважаемый Гавриил Гавриилович!

Удивлена Вашей необязательностью. Где конспект лекции для очередного семинара? Где Вы сами? На будущий квартал предлагаю Вам тему: «Опыт работы с личными творческими планами и их влияние на производственную активность». Позвоните или лучше зайдите.

Ваша Е. Панова»

Да, многоуважаемая Евгения Николаевна привыкла подписываться именно так. А поскольку Тебеньков был наставником и одним из активистов курируемой Евгенией Николаевной школы передового опыта, он частенько получал такого рода любовные записки, вызывавшие многозначительные покашливания лоцманов и совершенно ненужную озабоченность у самого Тебенькова: как бы послание с такой подписью ненароком не попало домой; теще (традиционно) не объяснишь.

Тебеньков вложил листок в записную книжку, чтобы потом не забыть тему семинара, потому что дежурный капитан портнадзора молча тянул уже его за рукав на выход: буксир, буксир давно ждет!

На буксире, по дороге на атомоход, Тебеньков вдруг почувствовал, что сегодня слишком рано устал, и догадался — почему: сон ему с Ромкой не дали досмотреть, с Ромкой, с акациями, с далеко мелькающим озером, с соседкою Грушей и пегим быком — вообще с отдыхом, с отпуском, с родиною жены — вольным демилитаризованным городом Каргополь, как его называл Тебеньков, когда позволял себе вздыхать об отпуске (преимущественно за круглым столом).

— Расслабился, Гаврило! — сказал себе Тебеньков. — Конечно, отпуск с Ромкою — это вещь, но ведь до него еще доработать надо, минимум полсотни квитанций!

При сем он представил себе своего первого и пока единственного внука Ромку, круглого, как бублик, которые он, кстати, так любил, что называл не иначе как «люблик»… Несколько сильных счастьев познал в жизни Гаврила Тебеньков — и последнее из них, когда внука заимел в сорок два года. Но между тем именно внук дал понять Тебенькову, что самая, казалось бы, длинная жизнь невероятно коротка: и глазом не моргнул, душа еще вовсю в лапту играет, а половину жизни уже наверняка прожил.