«Пане-лоцмане» и другие рассказы

— Попробую.

— Может, еще посидите?

— Нет, сейчас уходим, — ответил Вася и стал подзывать Любашу с Толиком…

Вышли из ресторана они, однако, со всеми вместе, когда тот уже закрывался. Васю все же чуть покачивало, но он был серьезный. Он долго ждал с Любашиным пальто в руках, когда она появится и подойдет к зеркалу. Толик убежал за такси. В вестибюле было шумно. Среди уходящей публики женщин было мало, но смеялись они громко, и если закрыть глаза, то выходило, что их тоже вполне достаточно.

— Не спи, коряга, — услышал Вася, — пальтишко свистнут. Не спи.

Он открыл глаза:

— Ладно, двигайте, ребята, отсюда, а я как-нибудь перебьюсь.

Ребята были здорово под хмельком. У всех троих полуженские аккуратные волосики, галстучки тоненькие, куртишки по моде. Цивильные такие ребята.

Один из них низко склонился перед появившейся Любашей:

— Прошу вас, мадам! Ваше пальто сбережено нами целым и невредимым. Нами, мадам, нами! Ваш хахаль спал.

— Брось, Позвонок, отстань, это же рыбак, — сказал другой, и они отошли.

Любаша зябко передергивала плечиками, надевая пальто. Волосы ее были в порядке, губы чуть подкрашены, и только на шее темнели красные пятна.

— Васенька, не отходи от меня. Пьяные все. И не задирайся, ладно, а?

— Когда это я задирался? Пойдем, Любок.

— Да, пошли быстрее, а то на последний катер опоздаем, все не как у людей. Все сейчас по домам, а нам с тобой сколько еще добираться, понесла же нас нелегкая сюда, — бормотала она в пушистый воротник пальто, уцепившись за Васин рукав. — Черт побрал бы всё и эти Три Ручья тоже!

Улица встретила морозцем, чистым пронзительным воздухом и редкими снежинками, падавшими на мерзлую звенящую землю.

— Эх и деваху повели, глянь, какие ножки культурные! — с пьяной завистью сказал кто-то сзади.

Вася обернулся, и что-то порвалось в нем. Тогдашние парни стояли наверху, на ступеньках, и Позвонок покачивался с пяток на носки и кривил губы, держа руки в карманах куртки.

— Васенька, не надо, Васенька, это же…

— Как это не надо! Они же про тебя! — Вася Шурухин отцепил ее руку и побежал назад. Бежать до лестницы было всего несколько шагов, но Вася поскользнулся на комке мерзлой земли у газона и упал, чувствуя, как что-то хрустнуло в коленке.

Парни наверху захохотали, а Любаша, закричав, нагнулась к нему, хватая за плечо и пытаясь поднять, поставить на ноги, но Вася не встал. Он перевернулся и сел, полностью приходя в себя от боли в немеющей коленке. На шум собрались люди.

Откуда-то появился Толик Лавренюк.

— Что! Вот черт! Ну-ка поддержи его, Любаша. Стоять можешь, Васек? Да погоди ты, чумной!

Вася пошел было снова ко входу, но боль заставила его схватиться за тонкий железный фонарный столб.

— Хватит, Вася, навоевался, ну хватит же, ну говорила же! — твердила Любаша, заглядывая ему в лицо и стряхивая с него снег. — Ох, боже мой!

— Кто тебя, этот? — Толик пошел наверх, к парню. Тот стоял уже один. Дружки исчезли.

— Да не трогай ты его, видишь, он и лыка не вяжет, — заметил Толику морской майор.

— Отстань!

Толик Лавренюк взбежал на крылечко и сбил парня с ног.

— Пусть полежит! А теперь, Вася, в сторонку, чтоб шухера не было. Надо такси искать. Ждите тут.

Он усадил Васю на угол фундамента, даже поднял ему воротник пальто.

— Покарауль его, Любочка.

— Чего меня караулить, я уже в норме. Поищи машину, Толька, может, на последний катер успеем или туда-обратно уговорим. Ходом-ходом, я тут покурю.

Толик удивленно и внимательно посмотрел на него и побежал за угол вниз, к центральной площади.

— Эк, из него энергия прет! Хорошо корешей иметь, а, Любок?

— Энергия прет! Просила же я тебя не пить. Теперь вот ногу сломал. Не надо мне твоих корешей! Тебя ждешь, ждешь, раз в город выйдешь, и что? И до чего же все как-то получается!

Потом, видя, как твердеют и смыкаются его губы, она заговорила тише, но еще надсадней:

— Ты думаешь, мне легко, да? Смену отработаешь, а ночь-в-полночь реви в подушку, а дома и живого-то — только дед Серега прокуренный. Я его кашля на всю жизнь наслушалась!

Любаша всунула руки в рукава пальто, как в муфту, и прислонилась к углу дома.

— Ой, Васенька, пока тебя нет, ни работа не радует, ничего. Расписаться! А когда в город переедем? Три Ручья вот так обрыдли!

— Отодвинься от дома, пальто вымажешь. И давай попробуем без истерик. Замуж — ты сама решиться не можешь. И деда Серегу не тронь, он еще тот мужик.

— Все они у тебя еще те! — Любаша сдвинула на губы край цветного шарфа и отвернулась.

Люди уже разошлись, убавилось фонарей, и на вывеске у входа, потрескивая, слабо светились только четыре буквы «…оран». Подошла толстая сторожиха, остановилась, словно вросла в землю, уставилась на них.

— Не бойся, тетенька, видишь, ногу подвернул.

Сторожиха помолчала, потом неожиданно сочным голосом сказала:

— А я и не боюсь, раз вы с женщиной. Которы одне — тех надо бояться.

— А я-то что, похоже, с женщиной? Это ж не моя она, тетенька.

— Я знаю.

Из-за угла появился запыхавшийся Толик Лавренюк.

— Дело — полный швах, такси нигде нет. Что делать будем?

— Попробуем идти так, — сказал Вася.

— С ума сошел!