«Пане-лоцмане» и другие рассказы

Вот так примерно они и разговаривали, то есть больше молчали, потому что иногда бывает и так, что чем больше молчишь, тем больше и расскажется. Во всяком случае, они-то чувствовали, что так бывает, а может быть, уже и знали это. Но все время нельзя молчать, когда вас двое да еще в толпе, это уже действительно становится неприличным, и капитан попросил ее о таком одолжении, чтобы она ему без обиняков сказала, когда он ей надоест. Он так изъяснился:

— Только скажите мне, пожалуйста, сразу, когда моя персона вам надоест.

Капитану не исполнилось тридцати, и он по молодости еще допускал в разговоре с женщинами витиеватые выражения; не помогло и то, что он успел помотаться по свету. Ей-богу, лучше молчать, когда не говорится просто, лучше взять ее за руку или, наоборот, руку ее отпустить — и все ясно.

Так вот, капитан ее попросил об одолжении и взял за руку, и она ему ответила: хорошо. Как ответила? Да просто же: руку из его руки не выдернула. А другой рукой потрогала значок у него на груди и уже вслух сказала:

— Красивый. Это что?

Он ей тоже вслух ответил:

— Это значок капитана дальнего плавания.

Тогда она грустновато добавила:

— А у него такого нет. И никогда не будет. — Руку она все-таки вытащила, и стало понятно, что «у него» — это значит у ее мужа.

Но все же, когда он ее вел обратно, к подружкам, она на него прямо посмотрела и сказала:

— Вы мне еще не надоели.

Оказалось, что глаза у нее голубые, как в той же уже упомянутой песне.

Капитан твердо кивнул и вдруг заметил, что в зале жарко, потому что они станцевали четыре танца подряд. У него лоб загорелся, хотя не было выпито ни грамма даже слабоалкогольного напитка, так как единственная столовая в базе была на переучете, а на судне он сделать этого не догадался.

Неудобно было стоять в зале с идиотским румянцем на лице и в мундире при всех регалиях, но он таки досмотрел, как она подбежала к своим подружкам, улыбнулась им — и те заулыбались.

Однако на следующий танец он пригласил не ее, а другую женщину из соседней с ними компании, красивую и веселую, она даже таяла в танце, но все это было не то. Разве  н е  т о  скроешь? Он по-кавалерски отвел женщину до места, а когда повернулся и пошел к дверям, то услышал за спиной нехороший хохоток, и потом капитана почти бегом обогнала  о н а и, не оглядываясь и не прощаясь, застучала каблучками вниз по лестнице.

Капитан сначала было растерялся, но взял себя в руки, успел остановить ее на улице и умолить подождать, ну хотя бы две минутки.

Он это сделал совсем не потому, что ему не хотелось так быстро вернуться на судно и глядеть в любопытствующие глаза вахтенного штурмана или там засесть одному в каюте и курить. Каюта у него была светлая и огромная, такую не прокуришь даже вместе с агентами всех портовых маклерских фирм, хотя, как известно, агенты здоровы подымить и побеседовать на дармовщинку.

Он ее умолил потому, что просто немыслимо было так вот распрощаться после того, что они успели про себя намолчать. Наверное, у него это искренне получилось, потому что она остановилась, потоптала белым сапожком снег и сказала:

— Я здесь побуду.

Капитан живо схватил куртку и, путаясь в заграничных молниях, успел заметить, как оба старших лейтенанта решительно натягивают шинели. Он ей сказал об этом, и она провела его задворками на какую-то улочку, шедшую прямо в гору, остановилась:

— Знаете почему те женщины смеялись? Они думают, что вы ищете себе что полегче. Разве вы такой?

Капитан смутился, но врать было нельзя, и он ей ответил:

— Иногда я бываю таким.

Тогда она поправила цветастый платочек и добавила:

— Я думаю, что я в вас с самого начала не ошиблась. Почему же тогда у вас жены нет?

— Жена у меня есть…

Она отвернула ему воротник куртки, вздохнула, взяла его под руку и опять сказала, что твист уже не в моде, И капитан понял, что если он сейчас что-нибудь единственное не скажет, то не скажет вообще никогда. Он освободил руку, взял ее за плечи, повернул к себе и посмотрел в глаза. А она наклонилась к нему и прошептала:

— Это ваш пароход весь в огнях?

— Мой, — ответил капитан.

— Вот видите, ваш! Вы уже всерьез считаете себя летучим голландцем. А раз вы так считаете, то кто же вам поможет?

— Вы, — выдохнул капитан.

— Значит, вы думаете, что мы друг у друга как на ладони?

— Да. Это же хорошо.

— Да, так редко бывает, — согласилась она, — я одна сейчас, его нет и еще долго не будет… Но разве вы — такой?

Снег на ее плечах был теплый-теплый.

Капитану захотелось закричать на нее, может быть даже ударить, ведь нельзя же было жить с такой беспощадной ясностью! Выходило так, что, как бы он ни поступил, остался бы сам или увел ее, — он все равно ее предал бы, как предают родник, к которому толкает жажда, наступив в него сапогами.

— Видишь, как бывает непросто, а ты ведь и не знал об этом. Ты еще глупый, не думай, что ты летучий голландец…

— Ладно, — ответил капитан и отпустил ее плечи.

— Не нужно обижаться. У нас с мужем будут дети. Они будут солдаты и музыканты, я ведь музыку преподаю… Пойдем, я провожу тебя до причала, мне тоже будет плохо, если ты сейчас останешься один.