…Когда плавбаза, облепленная тремя буксирами, вытягивалась на рейд, я стоял на причале в толпе провожающих, стараясь разглядеть на мостике Вадьку Тартюка. Мостик был высокий, и Вадька как-то потерялся на нем, а быть может, я еще не совсем отвык видеть его в другой обстановке и потому не находил глазами за сто метров, хотя раньше, ручаюсь, замечал за милю. Рядом со мной всхлипывала чья-то молодая женщина. Но Вадька Тартюк оставался самим собой: он был отличный моряк, не любил, когда его провожают слезами прямо на причале, и потому с женой всегда прощался дома…
Потом Вадькин след затерялся на промыслах в океане на полгода или даже больше, во всяком случае я долго ничего о нем не слышал, потому что сам ушел за границу принимать новое судно.
Первая весточка о нем пришла из розовых уст уже упоминавшегося в рассказе нашего однокашника капитана Геннадия Макарова.
Мы стояли у Медвежьего борт о борт, перегружая треску, и я отправился к Макарову в гости. Макаров, как всегда, был жизнерадостным и огорошил меня сразу, даже не помогая выпутаться из грузовой сетки, в которой меня опустили к нему на палубу.
— Хи-хи, — сказал Макаров, — слышал, Вадя-то Тартюк сгорел.
— Трави, — ответил я, выдирая из тросов каблук.
— Раз говорю, значит, сгорел. Случайно, говорят. Сидел в каюте, читал книжечку — хи-хи, — а помощник у него по запарке целую милю сетей на винт намотал. Буксировали в порт, то-се, простои, убытки, — скинули Вадю!..
…Эх, Вадька, Вадька! Богиня случая осталась верна тебе до конца! Только зачем она выдала тебе такой неподходящий билетик?
Я представил себе сутулую фигуру Вадьки Тартюка, какой я видел ее в последний раз на плавбазе, пожал гостеприимную макаровскую руку и полез обратно в грузовую сетку…
А потом я увидел Тартюка в знакомой куртке, сидящим верхом на куче всякого снабжения в кузове грузовика. Я помахал рукой, он лихо откинулся назад и громыхнул по крыше кабинки. Грузовик чавкнул тормозами, и Вадька спрыгнул прямо в холодную грязь.
— Бонжур! Видишь, какие пироги…
— Закури, Вадя.
— Не надо. Чего же ты не заходишь? Я уже месяц как в порту. Вышибли из-под меня капитанское кресло. Теперь каждый со мной снова на «ты», словно мы все щи из одного лаптя хлебали…
Он виновато усмехнулся:
— Рано, выходит, меня потянуло в лакировках ходить, сапоги еще поносить придется…
Что ему было сказать? Уж очень неожиданно он спрыгнул с грузовика, хотя сапоги, конечно… А я тоже хорош гусь, последние годы все со стороны на Вадьку смотрел, будто могу поклясться, что со мною такого не случится!
— А ты, слышал, капитанишь? Это хорошо. — Он обернулся к кабинке: — Да не шуми ты, Анн Михална! Успеешь еще два раза до обеда, если шофера за баранкой не усыпишь!.. Вот экспедиторша попалась, понимаешь!
— Ничего, бывает и хуже…
— Что же делать, переживем и это, как ты думаешь?
Вадька Тартюк поставил ногу на грязный, облепленный глиной и рыбьей чешуей скат, уцепился за борт грузовика, и из клубов маслянистого дизельного дыма до меня долетело:
— Хреново без вас, ребята! Силь ву пле на Джорджес-банку, а!
В те времена мы еще ловили рыбу на Джорджес-банке.
КАПИТАН, КАПИТАН, НЕ ГРУСТИ…
Капитана занесло сюда случайно, «осенней непогодой», — как он сам шутя сказал ей. Разумеется, его не принесло сюда, как сорванный осенний лист, — он сошел на берег с теплохода, одного из немногих больших торговых судов, швартовавшихся в этом году у коричневого плавучего причала, среди длинных и молчаливых военных кораблей.
А на ней была серая юбка, почти такая, какой она значится в старой полуморской-полублатной песне, и тонкая кофточка. И чулки у нее были черные, только не плотные, а такие, что сквозь них слегка просвечивала кожа. Капитан это сразу увидел, он привык замечать детали и не думал, что это неприлично, чего уж там.
За его спиной двое старших лейтенантов полушутя-полусерьезно показали ей кулаки, капитан это тоже успел заметить.
Она ему рассказала, что сейчас уже не танцуют твист, а когда он попытался протестовать, быстро-быстро объяснила ему, что в моде нынче шейк и медисон, а что касается старших лейтенантов, то это друзья мужа и, конечно, они имеют полное право немного ревновать и вообще следить за ней.
Капитан не совсем был уверен, что теперь в моде шейк и медисон, а также что старшие лейтенанты имеют право следить за ней, пусть даже и немного, — но возражать не стал. Зачем ей это надо? Шторы на окнах были раздернуты, за стеклами светился мягкий снег, музыка тоже была задушевная. И к чему человека огорчать правильно придуманными доказательствами, словно и так не видно, что он не дурак и мог бы выложить по всем этим поводам три тысячи прописных истин?..