«Пане-лоцмане» и другие рассказы

Тополя быстро обсыхали, земля тоже. Бабы, сняв чемоданы, сидели на скамейках и щелкали тыквенные семечки, двое девчушек облизывали эскимо, вглядываясь в поворот улицы, и только дед, поставив легкий посох между ногами, обутыми в лыжные ботинки, с завистью смотрел в их сторону, да еще женщина та глянула искоса и тут же отвернулась.

Была середина недели, за полдень, июль. Малолюдный поселок подремывал, не слыша пролетающих по обводному шоссе машин.

— Ты что пропал? Давай сюда. Душновато, но переживем.

«Душновато» — не то слово. В павильоне, где вплотную разместились два крытых пластиком стола, стойка, стулья и несколько пивных бочек, стоял сырой настой пива и винегрета. С потолка тяжело свисали облепленные мухами липучки. Но все было чисто прибрано.

— Добрый день, — сказал Гошка.

За занавеской зашевелились, но не ответили. Потом оттуда, из полутьмы, вышла буфетчица в белой куртке и ярком платочке.

— Ничего не получишь, Коля, сначала деньги давай.

— Да ты что, что ты, Шура, я же не один, мы вот…

— Добрый день, — повторил Гошка.

Она вгляделась, помедлила, недоверчиво улыбнулась:

— Здравствуйте. Вам перекусить что?

— И это тоже. А вот нельзя ли ради дождичка форточку открыть?

— У меня решетки на окнах. Место слишком бойкое, форточки с этого года не открывала. Вот посмотрите.

— Я все же попробую. А ты, Коля, закажи чего-нибудь.

Пока Гошка, подстелив на бочках несколько бумажных салфеток, возился с форточкой, отгибал ножом гвозди, Коля приговаривал у стойки:

— Эх ты, Шура! Мы что пить-то будем, Гошка? Беленькую?

— Для меня не надо. Если вина полстакана…

— Правда, жарко для беленькой. Вечером еще пойдет, в холодке, «боровичанка», а сейчас жарко. Ты, Шура, пару пива дай, яичек, ну и бормотухи по стаканчику. Яйца-то свежие?

— Видишь, из холодильника достаю.

— Ты, Шура, не стесняйся, наливай по каемочку. Бормотушка сейчас в самый раз. Свежая бормотушка-то?

— Не пробовала. Как привезли, первый чайник разливаю. А ты что, теперь разбирать стал?

Чавкал пивной насос, плескалась в стекле жидкость.

Гошка открыл форточку, отодвинул шторку, в буфете посвежело, и в окно стали видны длинная, уходящая в гору подъездная дорога, мотоцикл в крапиве, листья тополей и угол автостанции, заваленный пустыми ящиками.

— Ну вот, теперь жить можно.

Коля уже ставил на столик соль, тарелки, пиво и стаканы с вином.

— Четырнадцать градусов. Раньше это вино плодовыгодным звали. Видишь, прямо из чайника льют. Бочковое вино-то, и пиво тоже. Ну что, сядем?

— Пойду уплачу…

— Да ладно уж, заплатите, как посидите, — ответила буфетчица.

Гошка расстегнул и снял куртку, повесил ее на стул, и они сели.

— Ну что? — спросил Коля.

Гошка разглядывал его узловатые, словно ревматичные, пальцы, обнимавшие стакан. Не верилось, что это были те самые пальцы. Когда-то Коля мог не глядя прочертить мелом на доске какого хочешь диаметра окружность, и было бесполезно промерять ее циркулем; когда-то он мог на любой качке с первого раза взять секстаном высоту звезды, и было напрасно проверять точность его отсчета. И много кое-чего он еще мог.

— Ну что? — повторил Коля. — Помнишь, как мы на Диксоне?..

Чего же не помнить? Тогда был прозрачный, теплый, сонный сентябрьский арктический вечер. Затих поселок Диксон, и сам остров Диксон, и остров Конус, покрытый угольной пылью; недвижно отражались в воде корабли на рейде, ожидающие своей очереди на ледокольную проводку. На мусоре у домов врастяжку валялись диксонские собаки. Гошка возвращался на судно с почты, но вельбота не было, и он сидел на завалинке причальной водопроводной будки, курил и пытался рассмотреть крановщицу, которая разгружала речной лихтер с дровами.

Не выкурил он и полсигареты, как появились на причале Коля в форме с нашивками, без пальто, под руку с аккуратным старичком, одетым в ненецкую кухлянку, кепку и хорошие серые брюки, и еще несколько человек.

Они выстроились вдоль отбойного бруса и закричали на стоявший поблизости беленький точеный теплоходик, скандируя, словно болельщики на хоккее:

— Шлюп-ку! Шлюп-ку!

И старичок и Коля кричали тоже.

Они вволю наорались, вызывая шлюпку, потом начали разбредаться в поисках места для перекура, и тут Коля наткнулся на Гошку.

— Гошка! Ты чего тут притаился? Здравствуй, земеля! Профессор, знакомьтесь: это мой друг Гошка Краснов. Профессор Анохин Иван Алексеевич. Иван Алексеевич, Гошка — мой земляк. Жалко, что он не был с нами, право. Здравствуй, дружище! Ну, Гошка!

— Эк тебя понесло. Ты что нарядился, словно министра встречать собираешься?

— Женюсь, право, женюсь.

— Здесь?!

— А как же! Жаль, тебя с нами не было!

Он стал закуривать, и профессор, доверительно наклонясь к Гошке, сообщил:

— Вы его земляк? Мы сейчас были у его невесты, на помолвке. Коля — очень способный молодой человек. Да. Мы с ним сделали два прекрасных гидрологических разреза. Но — его нужно оберегать. Он слишком возбудим. Я его предупреждал. Но — пока, видите, — профессор развел руками, — помолвка есть помолвка.