Панмедиа. COVID-19, люди и политика

Виктор Самохвалов. Согласен, но не полностью. Репрессивные механизмы, ассоциированные с агрессией или, правильнее, агонистическими механизмами, как и социальная фасилитация и кооперация, а также механизмы поведения в стиле хищника-жертвы и эгоизма-альтруизма, присутствуют у всех приматов, к которым относится и человек. Многое можно объяснить репрессией в онтогенезе, но столь же успешно и отсутствием любви. Касательно синтаксических правил: они и у здорового человека, не говоря уже о поэте, при спонтанных речи и мышлении также не осознанны и являются terra incognita. Около десяти лет назад я руководил докторской одного моего ученика, И. Ганзина, который занимался сравнительными клинико-лингвистическими исследованиями при психопатологии. Один из его выводов таков: при бреде в острой стадии происходит отчетливое усложнение синтаксиса элементами оксюморона, но на этапе кристаллизации его сложность редуцируется.

Конечно, миф содержит код. Возможно, такой текст моделирует поведение и системы «правильных» отношений, но почему тогда бред не считать регрессией к мифопоэтическому мышлению, которое также не сразу развилось в систему кодов, первоначально находившись в стадии облачного поиска? Думается, что бред является средством реконструкции архаического мышления и одновременно содержит проспективные идеи. А поскольку (вероятно) архаическое мышление синкретично и в нем ассоциированы мысль, аффект и действие, то одной из таких триединых атомарностей и была репрессия, другой — любовь и далее — все системы инстинктов.

По поводу мифов Вы сказали совершенно верно. В последней главе «Эволюционной психиатрии» я анализировал австралийский миф и оказалось, что бессмысленный текст об Утке и Какаду содержит четкую инструкцию о поведении при гнездостроении. У многих птиц и животных и у человека семья не образуется или быстро распадается, если мужчина вообще не строит гнездо или не начинает его сразу строить.

Несколько слов о лоботомии. Мой первый учитель, профессор А. Корнетов, в конце 1940-х годов писал по ней кандидатскую диссертацию, но после Павловской сессии АН СССР и АМН СССР (1950) был выслан, лишен степени и все начал заново, как нонконформист, занявшись генетикой шизофрении, когда та еще не была реабилитирована. Операции делали в Москве и Казани, в дальнейшем Корнетов наблюдал своих пациентов еще тридцать пять лет и оказывалось, что половина из них была совершенно здорова, хотя речь до операции шла о злокачественной шизофрении с хроническим возбуждением. И это в период, когда не было ничего, кроме ЭСТ, барбитуратов и настойки опия, а клиники представляли из себя зверинцы. Зверями становился и персонал. Что уж тут говорить о контексте времени, если в США в XIX веке практиковалась ампутация ног и рук под предлогом обескровливания мозга! Агрессия в клинике считалась естественной и потому психиатры получали 30 % надбавки к зарплате и имели двухмесячный отпуск.

Никто из нашего поколения за свою практику не избежал трех-четырех немотивированных нападений или в клинике, или за ее пределами. Страдают от этого и наши семьи. Но лоботомию придумали не психиатры, а неврологи и нейрохирурги, которые привыкли вычерпывать мозг, ведь там нет болевых рецепторов. До сих пор при операциях в момент таких отсечений (при опухолях) хирург разговаривает с пациентом, чтобы сберечь речевые центры. Больно только сверлить череп. Но что делать, до сих пор психохирургия — часто единственный метод лечения опухолей, эпилепсии и даже тяжелых стереотипий и гиперкинезов.

Аркадий Недель. Еще раз о синтаксисе. Мне кажется, Вы смешиваете две вещи. Одна — это процесс поэтического творчества, скажем, создания стиха, который, как учил нас М. Гаспаров, вообще не подчиняется синтаксису. Поэтическая строка — это самое свободное из всех искусств (говорю с некоторой долей юмора, но это в принципе так и есть). И она в этом плане может быть сравнима с бредом, но — это важное «но» — только формально. В отличие от больного в бреду, поэт понимает, что делает; он может не знать, откуда и как в его голове возникает тот или иной образ, но прекрасно отдает себе отчет в том, как он работает с этим образом и какой синтаксис ему нужен, чтобы тот или иной образ передать. Опыты дадаистской поэзии (Ф. Супо, А. Бретон) по имитации бреда и выбросу «случайных» строк, стихи Э. Каммингса или постмодернистские романы Ф. Соллерса, такие как «Рай» («Paradis»), — все это не более чем интеллектуальные конструкции, которые относятся к подлинному бреду больных людей примерно так же, как компьютерные военные игры к настоящей войне. Иначе говоря, на уровне синтаксиса поэт (или писатель) саморефлексивен, он не выходит из режима саморефлексии, способность к которой, если принять гипотезу Д. Эверетта, начинается с Homo erectus.