Паноптикум

— Ее родители забрали. Больше я о ней ничего не знаю. Живет теперь где-то там, в Полигоне.

— Полигон?

— Я так называю это место. Ведь это все, по сути своей, экспериментальный полигон, где люди — подопытные зверьки в виварии. Нам дали технологии, нам дали новые руки. Они хотят посмотреть на то, что из этого получится. Это все равно что если бы мы смогли загрузить в головы муравьям или термитам, которые принципиально отличны от нас и имеют коллективный разум, общую и специальные теории относительности Эйнштейна, законы термодинамики, теорию эволюции и естественного отбора… Хотя я в этом плане тоже немного муравей, ведь раньше я ничего такого и знать не знал… разве что в общих чертах.

Лазанья была вкусной, а холодильник немного светился, Дима это только сейчас заметил. В кухне все было на своем месте, плотно зафиксировано и расставлено — границы предметов были выведены большим лекалом.

— Я не заметил на улицах людей, — замечает Дима, — только косяк рыб проплыл, точно мы и не на суше вовсе.

— Большинство перебралось в Полигон, а здесь, в Калиновке, осталось не так много народу. В основном старики вроде меня и еще кое-кто.

— Кто же?

— Те, кому все это не очень по душе, знаешь ли. Они ведь, кантовитяне эти, никого не заставляют работать или еще чем-то таким заниматься. Тут все на добровольной основе, так что есть и те, кто не занят никаким делом.

— Но в Полигоне таким жить нельзя?

— Хах, хороший вопрос. На все сто процентов я не знаю, но вроде бы нет. Да они бы и не смогли там жить. В Полигоне все слишком другое. Не такое, как здесь.

— Не такое, как здесь?

— Да. Я как-то подходил к нему почти что вплотную. Там есть некоторые искривления, да и вообще, этот город не стоит на месте.

— Как это понимать?

— Он крутится.

— Занятно.

— Ага. Я знал, что ты придешь.

— Откуда?

— Я видел сны об этом.

— А где мы сейчас, дядя Лейбниц, не во сне ли? — Дима отодвинул тарелку в сторону, чувствуя, что еда больше не лезет в него. Он разучился глотать.

— Не знаю, Дима, — старичок как-то грустно опустил свой взгляд на тарелку с недоеденной лазаньей, из которой каплями крови проступал красный соус. — Я думаю, что понятие объективной реальности можно попросту выбросить в мусорное ведро. — Лейбниц потер щеку, а затем поднялся и взял кружки с чаем, поставил их на стол.

— Никогда бы не подумал, что ты солипсист, — покачал головой Дима.

— Слышал о парадоксе наблюдателя в квантовой физике? Или о том, что частица, например электрон, может вести себя одновременно и как частица, и как волна и это ее поведение тоже зависит от наблюдателя. Мир существует только тогда, когда кто-то думает о нем и воспринимает его. Я думаю, что наша цивилизация неправильно выстраивала причинно-следственную связь все это время. На самом деле весь так называемый объективный мир есть лишь порождение сознания. Можно сказать, что каждое сознание создает свою реальность, а объективный мир — это усредненный концепт, что-то вроде общей галлюцинации энного количества людей, вот и все. То место, где мы с тобой сейчас находимся — неважно, сон это или нет, — является для нас с тобой объективной реальностью, так к чему вопросы?

— Ты не совсем прав, — качает головой Дима. — В объективной реальности можно умереть по-настоящему, а во сне только понарошку.

— А ты когда-нибудь это проверял? — спросил, наклоняясь над столом, дядя Лейбниц.

— Проверял что? — опешил Дима.

— Каково это — умереть в этой твоей объективной реальности?

— Нет.

— А чего тогда языком мелешь?

Они замолчали. Оба. Дима немного опешил от агрессии в голосе всегда спокойного и дружелюбного дяди Лейбница, а старичок же просто принялся пить чай, осторожно втягивая жидкость в себя сложенными в трубочку губами.

— Ты ведь был на моей могиле, — произнес дядя Лейбниц, кидая на Диму странный, несвойственный ему взгляд.

— Был, — буркнул в ответ Дима, чувствуя, как холодеет кожа на затылке.

— Ну вот тебе и ответ. Я же умер. Умер по-настоящему, причем еще до пришествия кантовитян. Меня похоронили седьмого августа две тысячи одиннадцатого года, за три недели до твоей свадьбы, а теперь я сижу здесь, прямо перед тобой, на своем механическом стуле и попиваю чай. Что ты скажешь мне на это?

— Даже не знаю. Может, ты мне просто снишься, дядя Лейбниц?

— Калиновка была подвержена инопланетному воздействию, и это не первый случай чего-то подобного на нашей планете. Если ты попробуешь вернуться сюда в так называемой реальности, то найдешь это село, будь уверен, но это будет лишь ширма. Они сделали копию всей этой территории где-то в космосе и переместили туда людей, а на Земле оставили двойников прежних жителей. Болванчиков.

— А ты видел этих кантовитян, тех, кто все это устроил? — подался вперед Дима.

— Нет, но боюсь, что ты можешь их увидеть. Это ведь они позвали тебя сюда.

— Никто меня не звал. Я сам хотел тут оказаться. Я здесь все детство провел.

— Теперь ты уже не ребенок. Сколько тебе лет, Дима?

— Больше тридцати.

— Как беспощадно быстро время…