Паноптикум

Выключив ноутбук и сменив пижаму на очередную гигантскую футболку на голое тело (кажется, это была Илюшина, с какого-то музыкального фестиваля), Антигона потопала вниз. Чуткие половицы реагировали скрипом на каждый шаг. В детстве она боялась бабушкиного дома. Большой и незнакомый, ветхий и потрепанный, он представлялся ей умирающим зверем – ослабевшим, но все еще опасным. Так и норовил подсунуть девочке под ноги то тумбочку с острым углом, то внезапную табуретку. Перед глазами всплыла картинка: маленькая Тоня ковыряется пальцами в грязных ворсинках ковра в гостиной, а бабушка Даша – такая же полумертвая, как ее дом, – лежит на диване, обложенная вышитыми подушками. От свалявшейся шерсти ковра пахло гнилью. От бабушки – густо и травянисто, как от чашки чая, но тоже с гнильцой. Тоня предчувствовала, что бабушка скоро умрет. Где-то в ней зияла рана, сквозь которую утекала жизнь. Может быть, бабушка умирала, потому что умирал дом? Может, наоборот, она отдала ему свои последние силы, чтобы дом, состоящий из одних прорех и трещин, протянул подольше? Дом пережил бабушку на много лет. И даже Антигону переживет, когда спектакль закончится, и ее уберут в коробку.

Ноги привели ее на кухню, и Антигона решила полюбопытствовать, что имеется из съестного. Склизкая овсянка, которую отец оставил в кастрюле на плите, аппетита не вызывала, поэтому выбор пал на буханку хлеба и банку вишневого варенья. Сделав бутерброд, она уселась на табуретку, только собиралась откусить, как уловила движение слева: кто-то наблюдал за ней из дверного проема. Не отец – он еще не мог вернуться, да и силуэт был изящнее. И не змея – та, в конце концов, рептилия, а это человек.

Боясь повернуть голову, Антигона рассматривала пришельца боковым зрением. Фигура приближалась, обретая четкость. Антигона выронила бутерброд из похолодевших пальцев. Забралась с ногами на табуретку и поджала колени. Закрыла глаза – для верности руками, как в детстве, когда играла в прятки.

– Здесь никого нет, никого нет, – повторяла она себе под нос.

Щеку обдало теплым дуновением воздуха.

– Никого нет…

– Почему ты боишься? – Голос раздался над самым ухом. – Посмотри на меня.

– Нет…

– Посмотри, прошу. Ты узнаешь меня. Ты уже узнаёшь, верно?

Это был ее собственный голос.

Антигона убрала руки от лица. К ней склонилось зеркальное отражение ее самой – нет, ее улучшенная копия. Нос потоньше, глаза побольше, лоб без единого прыщика, блестящие здоровые волосы. Словно ее ожившая фотография, отредактированная в фотошопе.

Одета гостья была в белоснежную тогу, волосы – скручены в небрежный узел и перетянуты на лбу лентой. Она улыбалась – ласково и печально. И Антигону осенило.

– Исмена. Сестра. – Она вскочила и кинулась той на шею. От Исмены пахло чистотой, зеленью и почему-то свежей типографской краской. Волшебное сочетание. – Ты вернулась.

– Я должна была вернуться. Тебе так плохо.

– Мы с отцом так давно в изгнании. Мы скучали. – Антигона все не могла выпустить сестру из объятий – сестру, которой у нее никогда не было, потерянную и найденную в одночасье. – Он будет счастлив тебя видеть. Ты дождешься его?

– Ты ведь знаешь, отец не увидит меня – он слеп. Так что не стоит говорить ему о моем визите, чтоб не расстраивать. – Исмена мягко отстранилась и предложила им присесть. Ее античный наряд был удивительно органичен в тесной захламленной кухоньке. Да и сама кухня преобразилась, будто сменились декорации: сквозь стены проглядывала тенистая роща, где росли лавр, виноград и маслины, где посланница с печальными вестями нагнала своего отца, Эдипа-изгнанника, и сопровождавшую его дочь – так написано в Книге Истины…

– Как там братья? – спросила Антигона.

– Бог весть… Но между ними страшное творится.

– Воюют?

– Воюют.

– Такие они, наши братья… Знаешь, для отца всегда существовал лишь один – спортсмен, трудяга. А второго, мятежника, он проклинал и не желал знать. А я люблю обоих, даже если они один… – Она нахмурилась, запутавшись, но Исмена все поняла и так. – Я так долго ждала тебя. С самого детства мечтала иметь сестру – моего духовного близнеца, чтобы понимала с полуслова, чтобы знала обо мне все… Почему ты не приходила раньше?

– Раньше я не была нужна тебе так, как сейчас. – Исмена сжала ее руку. Антигона просидела бы рядом с ней вечность —молча, просто ощущая, как струятся навстречу родной душе мысли, не нуждающиеся в озвучивании.

– Ты останешься со мной навсегда? – Ее голос звенел робкой надеждой.

Исмена закусила губу. Поспешно отпустила ее ладонь и сцепила руки в замок.

– Я ухожу, а ты, сестра, покуда побудь с отцом: труды во имя близких не следует и почитать за труд4.

Антигона словно заранее знала, что та ответит именно так. Но все же попыталась надавить на жалость:

– Мне… мне все время твердят о труде, о долге, но я устала, так устала… Отдавать кровь, играть роль…

– Потерпи, милая. Ты же… Ничего на свете не умеешь делать лучше, чем терпеть.