Паноптикум

Осторожно обходя разбросанные предметы, словно боясь нарушить композицию, Вит подошел к комоду – он здраво рассудил, что чистая одежда лежит именно там. Сгреб в охапку трусы, две футболки, спортивные штаны и несколько пар носков – на первое время хватит. Забрал фиолетовую щетку из ванной. И ушел.

Он забежал во флигель за зонтиком и медицинским чемоданчиком, который хранил там на случай срочных вызовов на дом, отпер хозяйский гараж и забрался в потрепанный серебристый минивэн с полосами грязи по бокам кузова. Под зеркалом заднего вида болтался ароматизатор-елочка с противным химическим запахом, а над ним торчала мятая иконка Иисуса Христа. Вит вспомнил, куда едет, и раздраженно стиснул зубы.

– Если б ты существовал, не допускал бы всякого дерьма, – бросил он иконке и стал выруливать из гаража. Проехал Вит недалеко – ворота были заперты. Пришлось выйти из машины, снова постучаться к хозяйке и попросить очередной ключ, затем снять с деревянных створок тяжелый железный засов, проехать – и вновь закрыть замок. Эти запутанные манипуляции сожрали еще минут десять драгоценного времени. Наконец Вит вернулся на водительское сидение, вбил название монастыря в «Гугл-картах» – и отправился в путь.

Ему вообще нравились дорога и скорость. Свист ветра в ушах заглушал нескончаемый внутренний монолог, обычно, конечно, монолог – ветер, но верилось, что однажды получится и наоборот. У Вита даже была подростковая мечта купить себе мотоцикл. Он любил примерять на себя мечты – странные и не очень – и щеголять в них перед окружающими, гаденько наслаждаясь осознанием, насколько его манера поведения и увлечения не вяжутся со смазливой внешностью пай-мальчика. Правда, когда-то за этой оболочкой пряталась молодая веселая злость и едкий сарказм, но сейчас за ней – просто погрязший в самокопании невротик. Ему бы еще начать стишки калякать для полноты образа.

Как-то раз… Нет, только не сейчас! Как-то раз Вит рассказал ей о своей глупой мечте. Никогда не стесняйся своих желаний, сказала она, запуская длинные накладные ногти ему в спину, и в отсветах привычной, почти родной боли слова ее отпечатались в памяти еще ярче. И Вит послушал. Он всегда слушался ее, когда она делала ему больно. Это был единственный раз, когда они были вместе вне ее кабинета, единственный раз, когда он выкрал ее у мужа и пациентов. Они взяли напрокат мотоцикл и… Едва минивэн выкатился на трассу, все ощущения воскресли: как ветер дул в лицо, как прижималось сзади женское тело – обещая, предвкушая то, что будет позже, на обочине трассы, на обитом кожей сидении. Она хохотала, снимая шлем и салютуя им встречным машинам, и медные пряди летели Виту в лицо… Он все еще помнил. У него была слишком хорошая память.

– Сука, – сплюнул Вит – то ли описывая сложившуюся ситуацию, то ли адресуя характеристику конкретному лицу. Он врубил радио и оставшуюся часть дороги старался сосредоточиться на музыке.

Гнал Вит на полной скорости и к монастырю прикатил уже через полчаса. Припарковавшись у подножья холма, выбрался из машины и набрал номер Якова Ильича. Параллельно, плечом прижимая телефон к уху, сунул в зубы сигарету. Нос щипала морось – противная, но слишком мелкая, чтобы раскрыть зонт. Можно только понадеяться, что огонек не погаснет.

– Где вас найти?

– Мы в гостевой спальне. Отец Евгений вас встретит и проводит.

Отец, значит. Ну ладно. Вит не особо жаловал церковников. И вообще, в храмах чувствовал себя неуютно, ведь сам был, как когда-то шутил его сосед по общежитию, «ортодоксальным атеистом». Как врач, да еще и недоделанный психиатр, Вит знал, что жизнь человеческая – прозаичная биология, а бессмертную душу, которую все порываются спасти, по-научному нужно именовать психикой. Да и это понятие Павлов («Светоч! Отец родной!» – восклицал один его преподаватель) ставил под сомнение, утверждая, что высшая нервная деятельность – сплошные рефлексы, ни капли духовности. В голове Вита жило убеждение, что умный человек по умолчанию не может быть религиозным, а к верующим он относился со снисходительностью, в минуты поганого настроения граничившей с презрением.

Однако, зайдя в монастырский двор, Вит невольно залюбовался: гроза раскрасила мир в волшебные, электрические цвета, и храмовые купола – три золотых, один черный – ярко вырисовывались на фоне темного неба.

– Это вы доктор Стеблевский?

Дорогу ему переступил парнишка в рясе. Назвать его монахом было трудно, не спасала даже куцая бороденка: просто парнишка, зачем-то напяливший черный балахон. Рыжий. Высоченный. Спортивно сложенный. Лицо густо обсыпано крупными темными веснушками, будто парень сунул голову в мешок с крупой, и зернышки налипли на кожу.