Паноптикус (СИ)

   Людцов шёл навстречу вопрошающему, держа за спиной тесак с окровавленным лезвием. Он шёл большими шагами, стараясь как можно скорее пересечь незащищенное пространство. Только пройдя более половины расстояния, он понял с кем имеет дело - это был Ник Коржаков. Боже, как ты постарела, ёбаная тётя. За эти два года Ник изменился фундаментально. Он отпустил неряшливую рыжую бороду, проседая в которой, терялся мундштук дыхательной маски. Его лицо напоминало цветом перегной - физиономия, живущего на помойке бомжа. Перед Людцовом стоял отброс общества в жутко затасканном, продранном в нескольких местах комбинезоне. Казалось его сюда принесло прямиком с экзальтированных трущоб Мумбайя. Однако, несмотря на дыхательную маску и на страшненький, перегнивший цвет морды, чувствовалось что он улыбался. Ряха излучала радушие, Ник был явно доволен встречей. Ещё бы: они с Ником слыли приятелями не разлей вода. Неудачи на любовном фронте их сблизили, все красивые тёлочки доставались другим, например Мишке Асклетину, любвеобильному сукиному сыну, а такие как Ник и Владислав вечно оставались в пролёте. Трансцендентально подрочить - вот что выпадало на их удел. Оба были безнадёжно влюблены в одну и ту же привередливую особу, птицу высокого полёта, но и тот и другой получили от неё отворот-поворот, только Ник страдал романтично-обречённо, словно любуясь своей мукой издалека, а Владислав зло и с надрывом; его любовь свила себе гнездо между веток мохнатых ног, а любовь Коржакова весело щебетала в золотом сердце. Бедный Ник, если бы он только знал, что я проделывал с этой особой, до каких глубин её опустил, как сбил с этой сучки её капитанскую спесь. Ты бы сильно удивился, дружище, узнав как низко она пала в моих объятиях, сколько раз я её херячил во все соответствующие отверстия, как самую непотребную, захватанную девку. Что не ожидал? Я тебя обскакал, дурачок ты этакий, и ещё обскакаю - в последний раз.

  - Влад, ты ли это, я не верю своим глазам, - возбуждённо тарабанил Коржаков, - сколько лет, сколько зим. Если бы только знал как я тебе рад. Ты выжил, дружище, слава Богу.

   До Ника оставалось всего несколько шагов. Как я мог с ним дружить, с этим ничтожество, ведь он такой идиот со всей своей радостью - нелепое, аляповатое чувыдло, ротозей и вечный лузер, подбирающий то что у других упало с носа. Меня тошнит от твоих розовых соплей; словно запахом изо рта, от тебя так и прёт банальщиной, твоя требуха нафарширована сентиментальной чушью. Только теперь, подойдя почти вплотную, Людцов заметил на лице Коржакова багряный росчерк шрама, перекраивающий всю левую половину его физиономии. Никакой жалости к этому горемыке, нельзя быть таким неудачником, таким беспробудным чьмом, вечно непросыхающею жертвой. Я сделаю ему одолжение, в конце концов, он сам подписался на свою судьбу. Я его прихлопну, как таракашку, потому что он таракашка и есть, самое бесполезное и гнусное насекомое во всём подлунном мире. Когда расстояние сократилось до одного шага, Коржаков не выдержал и бросился на радостях обнимать своего приятеля. Первую секунду он тискал Людцова в своих объятиях, не понимая что случилось. Скоро выражение его лица, однако, изменилось, оно как бы вылиняло, и на нём запечатлелась крайняя степень удивления: как, почему, за что? Это было лицо ребёнка, которого беспощадно обманули взрослые - обдурили глупого мальца. Так тебе и надо, недотёпа хренов. Но даже сквозь деревенеющую маску удивления всё ещё проступала улыбочка - божественное кривляние идиота. Ник продолжал обнимать Людцова, даже когда понял что произошло, и какой тот проделал с ним фокус-покус.

   Острая сталь, глубоко вонзившись, прорезала брюшную полость. Людцов, глядя в глаза лепшему дружку, провернул ножик в ране. Он почувствовал как что-то горячее и густое затекает ему в рукав. Владислав вынул тесачок из тела и ещё раз просунул его в кишки товарищу. Он проделал это медленно, вдумчиво, со смакованием, вовсе не так как с Петькой Никоновым, словно по ходу распробовав сладенькое убийство на вкус. Коржаков, наконец, перестал обниматься. Удерживая руками рваный в нескольких местах живот, он неуверенно отступил на один шаг. Его пошатывало, как пьянчужку. Ник не кричал, не пытался ничего сказать, он просто смотрел вдаль. Разумеется: неудачник до последнего остаётся неудачником. Из-под его рук сочилось нечто живое и мерзкое, оно расползалось под пальцами, словно Коржаков желал удержать при себе жирную, оплывающую кашу.

  - Извини, но Ирунчик уже занята, - сказал Владислав, - она моя.