Пансионат

Такоси не отвечал. Он сидел у окна, и его темный профиль, против света лишенный деталей, плавной линией вписывался в очертания цепочки розовых гор вдали. Юми захотелось сфотографировать. За три дня их свадебного путешествия она сделала восемнадцать тысяч портретов Такоси, тридцать с лишним гигабайт. Он смеялся, пытаясь умножить эту цифру на необозримое, неподвластное счету время их общего будущего. Эти три невероятных дня он все время смеялся. Больше, наверное, чем за всю свою прошлую жизнь.

Но сейчас Такоси был серьезен. Как эти горы, как небо, как лиловато-розовый закат, раскрашенный, словно тушью, узкими темными облаками. Потому она и спросила. О чем ни разу не спрашивала раньше, потому что все равно же не была способна понять.

— Представь себе море, — наконец заговорил он. — Тихое, спящее. Очень сильное и невероятно красивое. Хозяин моря подводит к берегу свою любимую и говорит ей: смотри. Она смотрит, но не улыбается, а он желает видеть ее улыбку. Тогда он протягивает руку вдаль, и посреди моря распускается цветок тайфуна. Закручивается темная воронка, лепестками расходятся седые волны. Это очень красиво.

— Но опасно, — сказала Юми.

— Нет, что ты. Он ведь хозяин моря.

— А если оно не послушается его? Это же море, — ее беспокойство росло, не случайно же он выбрал именно такую аллегорию, Такоси ничего не говорил и не делал случайно, не выверив до последней цифры после запятой, до тончайшей волосяной линии на чертеже.

— Поверь, машинист синкасена каждый день рискует больше, чем мы в лаборатории. Это наше море, Юми, мы знаем его вплоть до каждой капли. И потом, какой риск соизмерим с улыбкой любимой?

Он обернулся от окна, чистая линия профиля обратилась сплошным округлым силуэтом головы с бугорками маленьких ушей, блеснули блики на ровных зубах. Юми широко улыбнулась навстречу:

— Твоя любимая — наука?

— Моя любимая — ты.

Такоси поднялся, подошел и сел рядом с ней на край лиловато-розового шелкового покрывала огромной кровати, круглой, словно солнечный диск на закате. Этот небольшой изысканный отель на восточном побережье Такоси выбрал сам, засев за интернет-каталоги сразу же, как только узнал о том, что запуск синтез-прогрессора откладывается на неделю. Счастье, что так получилось. Она уже успела смириться: никакого свадебного путешествия не будет, и приняла эту данность безропотно, поскольку в жизни мужчины всегда присутствуют более важные вещи, чем любовь. Но запуск отложили, что-то там у них не срасталось, кажется, не хватало специалистов для полной комплектации персонала… о чем-то подобном Такоси рассказывал старшему брату Юми, но она не особенно вслушивалась, не надеясь понять. Важно и ценно было одно: он свободен еще на неделю. Целую неделю их единственного в мире, совершенного счастья.

Он обнял ее за плечи, его тонкие твердые пальцы легкими касаниями прошлись от линии коротко подстриженных на затылке пышных волос вниз по шее, обогнули ее основание, задержались в выемке птичьей ключицы, спустились ниже, нашли маленькую грудь. Юми откинула голову, их губы коснулись чуть-чуть, как встретившиеся в воздухе бабочки, а затем она встала, поцеловала Такоси в затылок, выскользнула из кольца его рук и прошла в ванную.

Прозрачная вода стекала по волнистым стенкам перламутровой ванны в форме морского гребешка, и Юми сидела на ее дне, обхватив колени руками, и подставляла струям душа скругленные плечи, и медлила, не возвращалась. В этой детской позе, во влажном тепле, в одиночестве оно казалось более реальным и защищенным, их счастье, такое внезапное, случайное, незаслуженное. Чудо, что они с Такоси встретились, пересеклись в одной точке на той научной конференции в Осаке, куда Юми и не собиралась ехать, она всегда ненавидела снимать официоз, и если бы не заболела Сатако… Чудо, что он заметил ее, блестящий молодой ученый обратил внимание на невидимую маленькую девушку с фотоаппаратом, такую, как все… Чудесно и неправдоподобно абсолютно все, что случилось с ними потом. Так вообще не бывает. И в любой момент может оказаться, что ничего и не было.

А если он захочет, если устанет ждать, то войдет сюда сам.

Но Такоси не входил. Юми выпрямила спину, поднялась на ноги посреди перламутрового гребешка, отражаясь в сбрызнутой каплями и чуть запотевшей зеркальной стене. Закрутила краны, вытерла почти насухо волосы и, обернув полотенце вокруг влажного тела, выскользнула в колкую и враждебную прохладу внешнего мира.

Такоси говорил по телефону.

Отправляясь сюда, они договорились о безумной вещи — не брать с собой мобильные: он сам предложил, Такоси, чей серебристый телефон обычно издавал трель каждые пять-семь минут. Договорились не звонить никому-никому. И лишь самые близкие люди — мама, брат — знали название и могли в крайнем случае найти номер гостиницы. Но сейчас Такоси держал возле уха лаковую черную трубку гостиничного аппарата, странно дополнявшую его силуэт на фоне совсем уже фиолетового неба, и молчал — только согласно кивал в такт чьим-то далеким словам.