Пансионат

С этой, внешней стороны ограда пансионата кажется сплошной стеной ощетинившегося кустарника, из которой проглядывает змеиными кольцами колючая проволока; той бреши в железной сетке совсем не видно, и на миг Юми охватывает паника: а если у них не получится ее найти?! Правда, есть центральный вход, ворота, через которые пропускали автобус. Теперь понятно — она передергивает плечами — почему он большую часть пути ехал с наглухо опущенными непроницаемыми экранами на окнах. Но ворота, конечно, закрыты. Намертво, навсегда.

— Здесь, — указывает Такоси.

Уверенно подходит к сплошной буро-желто-темно-зеленой стене и раздвигает руками влажные ветки. Его куртка до локтей покрывается темными пятнами. Юми видит ту самую, драную, узкую, похожую на искривленный рот, брешь.

— Не поранься, — негромко говорит Такоси. — Лезь.

Придерживая фотоаппарат на груди, она проскальзывает внутрь, стараясь не зацепиться за ржавые зубы рваного края сетки, но все же задевая ветви кустарника, полные росы и дождя, капли оседают на ее коже и волосах. А затем стена становится и вовсе непроходимой, Юми жмурится, втягивает голову в ссутуленные плечи и, промокнув почти насквозь, выбирается наконец на некое подобие тропинки. Такоси появляется следом практически сразу же и, кажется, отпущенная ею последняя ветка успевает хлестнуть его по лицу.

— Идем домой, — предлагает он.

— Домой? — переспрашивает Юми.

Такоси молча и сумрачно кивает. Домой. Другого дома у них больше нет и не будет — потому что ничего другого нет нигде вообще.

Вслед за ним, глядя в его круглый блестящий затылок, она проходит по узкой тропке вдоль кустарника почти до самых центральных ворот. Будка при входе заколочена и мертва, но Юми чувствует, будто яркую лазерную точку посреди лба, чей-то пристальный и обвиняющий взгляд. Ну и что. Мы же здесь, по эту сторону ограды, на территории пансионата. Мы теперь будем здесь всегда, некуда нам отсюда деться. Если правда — все то, что мы видели, что осталось, не могло не остаться, на матрице фотоаппарата.

Но это неправда.

— А если ветер с той стороны? — спрашивает она в круглый затылок.

Такоси не оборачивается:

— Если только не ураган или смерч с резкими перепадами давления, то ничего опасного. Слепые пятна защищены особыми фронтами на субмолекулярном уровне… попробую объяснить… Будто помещены в прозрачный цилиндр, как бабочка-оригами внутрь тонкого стеклянного сосуда. С той разницей, что его стенки проницаемы для вещества, но не для полей и волн. По идее, пятна достаточно стабильны. Не бойся.

— А много их еще?

— Слепых пятен? Не знаю. Но не думаю, что это — единственное в мире.

Он не знает, отдается в сознании Юми; только это, главное, страшное, неотменимое. Даже Такоси ничего не знает. Не знает никто.

— Слишком мало времени прошло, — говорит он. — Люди, которым удалось спастись, еще слишком деморализованы и неспособны что-либо предпринимать. Установить контакты между пятнами проблематично, поскольку не работают ни радиоволны, ни кабель, ни спутниковая связь. Но все это в принципе решаемо. Как только появится такая возможность, я попытаюсь…

Они выходят на обширную площадку перед воротами, мощеную фигурной плиткой, сквозь щели пробивается сухая трава. Вниз, к корпусу, идет широкая асфальтированная дорожка. Юми берет Такоси за руку, заглядывает ему в глаза, видит в них стыд и боль.

— Ты не виноват, — в сотый раз чуть слышно говорит она.

Такоси усмехается одной половиной тонких губ:

— Никогда не важно, кто виноват.

Справа от дорожки в кустах что-то шуршит, и Юми вздрагивает, сильнее стискивая его пальцы. Звуки становятся отчетливее: треск переломанной веточки, быстрый шепот, возня, тоненький женский смешок. Жизнь. Здесь — жизнь продолжается, несмотря ни на что. А у нее, Юми, висит на груди фотоаппарат, полный смерти.

Такоси, кажется, ничего не слышит. Похоже, он все еще там, снаружи. Он не хотел идти, потому что знал, знал точно, что они там увидят. Но все-таки пошел, и не потому, что об этом так настойчиво просила она. Он должен был увидеть — сам. А теперь у него такие глаза, что Юми страшно в них смотреть.

Дорогу преграждает упавшая ветка с сухими листьями, большая и разлапистая, почти дерево, ее еще не было, когда они шли сюда; Такоси нагибается поднять ее и отбросить в кусты. Это запустение и хаос вокруг отражают безжалостно и точно, будто в зеркале пруда, всю невозможность и неправильность их теперешней единственной жизни. Взгляд Юми болезненно скользит по вывороченным брускам бордюра, наполовину черным от налипшей земли, по куче каких-то мешков, приваленных к стволу дерева, по заросшим боковым тропинкам, по темно-зеленым, присохшим на кончиках кактусам в жухлой переплетенной траве.