Пансионат

ВСЕМ! ВСЕМ! ВСЕМ!

ПРИШЛО ВРЕМЯ СОБРАТЬСЯ И ОБСУДИТЬ:

1. СОЗДАВШЕЕСЯ ПОЛОЖЕНИЕ;

2. ПЛАН НАШИХ ДАЛЬНЕЙШИХ ДЕЙСТВИЙ.

ОБЩИЙ СБОР НАЗНАЧАЕТСЯ В КИНОКОНЦЕРТНОМ ЗАЛЕ, ВТОРОЙ ЭТАЖ, ЛЕВОЕ КРЫЛО. СЕГОДНЯ ПОСЛЕ УЖИНА, В 20.00.

НЕ БУДЕМ РАВНОДУШНЫ К СОБСТВЕННОЙ СУДЬБЕ!

Подписи нет.

Черненькая девочка Карина читает полушепотом, старательно шевеля губами. Михаил, ее отец, не трогается с места, ждет, пока она закончит. Подходят ролевики, на мгновение создав ажиотажную толпу. Пожимает плечами Белора, непристойно комментирует Пес, Контесса высказывает ему свое «фи», Рысь молчит, не глядя на Тима, читающего объявление издали, поверх всех голов. Проходят дальше.

Молодожены Эля и Гоша негромко ссорятся и едва не проходят мимо, не заметив; в последний момент Гоша цепляется взглядом за смайлик, Эля тянет было мужа за руку, замечает листок и притормаживает тоже. Мимо пробегают дети, Звездочка и Рыжий-Рыжий, их мать Ирина стучит каблучками следом, а отец, Рыжий, останавливается и читает внимательно, сканирующе, чтобы потом воспроизвести как можно точнее. Сторонится, пропуская поближе к листку старушек, Нину Васильевну и Анну Георгиевну.

Студенческая компания тоже приближается разом, опять создав столпотворение: Андрей негромко читает вслух, Игорь уже привычно, на автомате, тискает Аньку, Марьяна стоит чуть в стороне, Стас глубокомысленно кивает в такт каждому прочитанному слову. Затем их уносит, как будто схлынула приливная волна, и возле объявления оказываются только двое маленьких японцев. Юми вопросительно смотрит на Такоси, он скороговоркой переводит ей непонятные слова. Подходит актер Спасский, проводит ладонью по волосам, подзывает поотставшего чиновника Ермолина. Удаляются, живо обсуждая прочитанное.

Последними читают объявление писатель и беременная женщина. Он — с недоверчивым, изумленным любопытством. Она — с безмятежным лицом стилизованной мадонны, на котором не отражается ничего.

Вестибюль пустеет.

Квадратная женщина, кряхтя, выползает из-за стойки, подходит вплотную к листку и читает по слогам, водя по строчкам коротким сосисочным пальцем. Затем отступает на шаг, склоняет голову набок, протягивает руку и решительно срывает листок, комкая его в угловатый бумажный шар.

— Без согласования с администрацией, — бормочет она.

Возвращается за стойку.

№ 23, полулюкс, южный

(в прошедшем времени)

Волосы у него давно уже, с юности, были неопределенно-темного, а на снимках при плохом освещении даже почти черного цвета.

Но она звала его Рыжим. Все они звали его Рыжим, и каждой казалось, что это ее придумка, единоличное, запароленное, тайное его имя. Наводя на не самую новую в мире мысль о том, что все бабы одинаковы. Или, скорее, он сам притягивал к себе женщин определенного типа, одной породы, общего тайного ордена. Даже странно, как им удавалось разминуться, остаться чужими, не знакомыми между собой. Ведь он даже не прилагал к тому особых усилий.

Рыжий которую минуту разглядывал сообщение в квадратике потухшего уже мобильного экрана. «Акция «Одна сатана!» Только для вас — романтическое путешествие на двоих по цене одного! Сделайте незабываемой вашу очередную годовщину! Поздравляем!» Одна сатана. Совершенно не смешно.

Восемь лет.

С Иркой было легко. У нее все получалось танцующе-весело и без видимого напряжения, будто катился по чуть-чуть наклонной дорожке упругий теннисный мячик. Все: карьера и секс, красота и деньги, домашний уют и особенно дети. Совершенно на нее не похожие, солнечные, яркие, конопатые. Сын — Рыжий-Рыжий, чтоб не путаться, чтоб подчеркнуть градацию, несомненный приоритет следующего поколения, перспективы, будущего. И дочка — Звездочка.

Ему предстояло теперь не меньше трех месяцев, чтобы оформить все необходимые документы, подтверждающие его отцовское право периодически забирать их из питомника; впрочем, у Рыжего имелось на примете несколько хороших адвокатов. Главное — начать, запустить процесс, то есть, по сути, всего лишь сделать несколько недлинных деловых звонков. Но что-то в этом крылось тоскливое и неправильное, тянущее, как зубная боль. Почему, зачем? Все же было так легко и хорошо. И вдруг закончилось в одночасье, как если бы катившийся по инерции мячик наскочил на невысокую, но непреодолимую преграду.