Пантелеймонова трилогия

Им оказался Фриц Хубель, высокий мужчина в строгом костюме, в очках с роговой оправой и превосходным знанием русского языка. Совсем как Энвер, вспомнил несостоявшегося зятя Пантелеймон и затосковал. По жене и дочери, искать которых Берку не решался, чтобы не получить, вслед за новостями о Богдане, новых скорбных известий. Впрочем, скучать было некогда. Оказавшийся немцем европеец Хубель с ходу зарекомендовал себя человеком дела. Угостив Пантелеймона ледяной кока-колой и леденцами, которые Берку рассовал по карманам, Фриц Хубель предложил не медлить, а тут же вместе отправиться в Мындрешты, захватив по дороге, как он выразился, кое-кого из молдавских «селебритис». Под непонятным словом немец имел в виду министра иностранных дел и европейской интеграции Молдавии Адриана Параскива, черный служебный БМВ которого присоединился к белому джипу европейского спецпредставителя возле Дома правительства.

В джипе Пантелеймон занимал почетное место, на заднем сиденье вместе с Фрицем Хубелем, который, улыбаясь, интересовался демократическими преобразованиями на селе. И без того подавленный церемониальностью, с которой было обставлено его возвращение из Кишинева в Мындрешты – на джипе спецпредставителя Евросоюза, в сопровождаемом двумя машинами с мигалками кортеже, в состав которого влился и БМВ министра, – Берку мысленно проклинал журналиста с его витиеватыми оборотами. Впрочем, запомнив ключевые слова – «демократические преобразования», «европейские ценности», «дух толерантности» и «однополые браки», – Пантелеймон сумел продержаться до самых Мындрешт, отметив про себя, что не опозорил звание молдавского чиновника, пусть и провинциального.

– Ничего, скоро наша провинция станет центром молдавской толерантности, – сказал он, придерживая за локоть Хубеля, боясь, что тот оступится на мындрештских колдобинах.

Министр Параскива, хотя и бросал на Пантелеймона недобрые взгляды, с преодолением препятствий в виде сельской дороги справлялся самостоятельно.

В эти минуты Мындрешты выглядели необычно. По пустынным сельским улицам следовала процессия из полутора десятка мужчин в костюмах, и, вспомнив Богдана, Берку подумал, что так, наверное, и выглядит мафия на похоронах в какой-нибудь затерянной итальянской деревушке.

– Я думаю так, – сказал примар, когда процессия остановилась у ворот церкви на вершине мындрештского холма. – Вот по этой самой дороге, где мы находимся, и должен пройти маршрут парада. Внизу вы видите республиканскую трассу, по ней мы приехали в село. А вон там, на горизонте, видите дома в дымке?

– Это Кишинев? – удивился Хубель.

– Совершенно верно, – кивнул Берку. – Я что предлагаю. Хорошо бы, чтобы участники парада развернули огромное радужное полотно. Чтобы метров пятьдесят в длину. Типа, символ толерантности и свободы сексуальной ориентации. Ну, вы понимаете, о чем я, – подмигнул он все более расцветающему в улыбке представителю Евросоюза. – Что с трассы – в Кишиневе чтоб полотнище увидели. Радуга новой жизни, восход европейского будущего – разве это не замечательно?

– О, йя! – от волнения перешел на родной немецкий Фриц Хубель.

– Мы еще покажем этим совкам! – тряс кулаками Пантелеймон. – Всем, мать их, нетолерантным педерастам!

Хубель улыбался, Параскива краснел, а Пантелеймон, решив, что настала минута его славы и что промедление подобно неисправимой тупости, достал из кармана письмо из прокуратуры.

– Кстати, герр Хубель, – сказал он, разворачивая письмо, – к вопросу о преследованиях за европейские убеждения. Вам, господин министр, тоже было бы неплохо послушать, – кивнул он Адриану Параскиве.

Тот день стал началом его взлета. Теперь Пантелеймон мог не опасаться преследований и расправы. Покровителей он обрел самых высоких, а в Молдавии это – представительства западных организаций. Вдохновленный фартом и собственной находчивостью, Берку тогда же, у ворот церкви на холме, предложил пойти дальше. Создать в Мындрештах образцовый центр толерантности и европейской демократии, пилотный проект, призванный служить примером для всей Молдавии. Закрытая территория для домов европейских и американских дипломатов и бизнесменов, с передовой инфраструктурой и полным набором развлечений в духе европейской толерантности – вот во что Пантелеймон обещал превратить Мындрешты. Конечно, не без зарубежных грантов и обязательно отгородившись от остальной страны высоким забором и блокпостами, чтобы, по замыслу примара, согражданам не оставалось иного, как, засучив рукава, всеми силами стремиться к построению такого же светлого европейского будущего.

Хубель оценил идею и даже заметил, похлопав Пантелеймона по плечу, что примар заслуживает места в правительстве Молдавии. Берку же был непреклонен, пообещав не покидать Мындрешт до тех пор, пока не осуществит задуманного.