Пантелеймонова трилогия

Проект реализовали не по-молдавски лихо. Двух лет хватило на то, чтобы превратить Мындрешты в закрытый поселок суперэлитного жилья, в котором доля благоустроенных дорог, дорогих магазинов и элитных товаров не уступала лондонскому кварталу Сохо. Гранты Евросоюза, общая сумма которых превысила сто шестьдесят миллионов евро, позволили Пантелеймону решить две проблемы: навсегда изменить облик родного села и откатами откупиться от затаивших на него обиду кишиневских бонз. С ним стали считаться, а учитывая его способности находить деньги, стали звать в совместные бизнесы. У Берку завелись связи и деньги, достаточно много, чтобы он вспомнил о том, что бросил в Испании жену и дочь и до сих пор не имеет ни малейшего представления об их судьбе.

Поначалу он еще считал себя разведенным. Неофициально, но вполне реально, как результат безвременной и трагической гибели супруги. Вспоминая Серафиму, он не мог определить, жалеет ли он ее, любил ли ее когда-нибудь, и лишь иногда Пантелеймону не хватало воздуха, когда он представлял, как жестокие смуглые ублюдки насилуют Виорику перед тем, как перерезать ей горло. После одного из таких приступов Берку напряг всех своих знакомых из силовых ведомств: полиции, прокуратуры и службы информации и безопасности. Ответ был получен на удивление быстро. Оказалось, что только за последний год Виорика Берку трижды приезжала в Молдавию, каждый раз останавливаясь в «Нобиле», самой фешенебельной гостинице в центре Кишинева. О дате очередного визита дочери Пантелеймон был предупрежден заранее.

В «Нобил» Берку прибыл в сопровождении трех бойцов в масках – их ему выделил комиссар полиции Кишинева. На четвертом этаже, даже не постучав и приказав бойцам высадить дверь, Пантелеймон вошел вслед за ними в номер, откуда раздался женский крик, который ни с каким другим нельзя было спутать. Он словно помолодел, вернулся на тридцать лет назад, когда крик Виорики, пронзительный крик крошечного младенца, разрывал ему перепонки, сводил с ума. Только теперь это была большая девочка, хотя по-прежнему голая, и в таком виде она и вскочила с кровати, бросившись на шею отцу.

– Папа! – оглушила она Пантелеймона, крикнув ему прямо в ухо.

На полу, прижавшись щекой к ковру, лежал еще один голый человек. Мужчина с хвостом на затылке, с руками за спиной, которые не давал ему распустить один из бойцов, присевший коленом на задницу незнакомца.

– Папочка! – проорала Виорика в уже наполовину оглохшее ухо отца.

– Оденься, бесстыжая, – сказал Пантелеймон, не без труда освободившись от объятий дочери.

Присев на кровать, Виорика набросила на себя одеяло и дерзко посмотрела на отца.

– А мы думали, тебя уже нет, – призналась она.

Пантелеймон кивнул на скрученного мужчину.

– Это кто? Мало тебе Испании, уже и на родине промышляешь?

– Это просто приятель, – сказала Виорика. – И, кстати, ничем таким я, папочка, не занимаюсь. Зарабатываю этим – да. Но сама – ни-ни.

– Это как, интересно? – усмехнулся Берку.

– Вы бы человека отпустили, – вступилась за голого Виорика. – Он мне просто понравился. Что, нельзя, что ли?

– Отпустите его, – приказал Пантелеймон, и через минуту мужик, одевшись и прихрамывая, уже несся, не дожидаясь лифта, по лестнице, ведущей вниз.

– Да-а, – сказал Берку, повертевшись и присев на кресле у столика, на котором стояли четыре бокала и две открытые бутылки – с шампанским и мартини. – Значит, вы живы. А про меня, значит, забыли?

– Тебя забудешь, – вздохнула Виорика. Она снова легла в кровать и пока ворошила одеялом, снова неприятно поразила отца своей наготой. Пантелеймон не ожидал увидеть у родной дочери гладко выбритый лобок.

– Ребята, подождите в коридоре, – попросил он бойцов.

Оставшись наедине с дочерью, Пантелеймон встал и прошелся по номеру.

– Думали, сдох отец, – сказал он.

– Ой, да брось ты, – воскликнула Виорика. – Можно подумать, ты нас искал.

– Как видишь, искал. Раз уж нашел.

– Да, – сказала Виорика. – И выглядишь ты неплохо, – оценила она его джинсы за двести евро и клетчатый свитер из магазина «Манго». – Получается, мама была права. Это ты свинтил тогда с бабками для итальянцев.

– Я?! – возмутился Берку.

– Точно! Из-за тебя Энвера убили!

– Да ты что? – закричал Пантелеймон. – Да я! Да ты, дура, соображаешь вообще! Знаешь, что я пережил!

– Не знаю, – холодно заметила Виорика. – Как мы с мамой выкручивались – вот это на своей шкуре почувствовала.

А выкрутились они не худшим образом, за что в первую очередь должны были благодарить покойника. Отправляясь в Италию, Энвер не питал иллюзий, тем более что работать приходилось с такими же, как и он сам, албанцами. Поэтому, улетая в Бари, он оставил письменно завещание, поделив свое имущество и активы, в пропорции пятьдесят на пятьдесят, между Серафимой и Виорикой.

– И как вы не пересрались? – удивился Пантелеймон, но Виорика лишь усмехнулась в ответ.