Панургово стадо

Хвалынцев очень внимательно поглядел на Свитку. По его словам и, главное, по тону никак нельзя было сказать утвердительно, говорится ли это серьезно или так только, одной шутки ради.

– И вы меня арестовали? – улыбаясь, спросил он.

– И я вас арестовал! – поклонился Свитка. – Арестовал пока у себя, а к вечеру, как уже сказано, переправлю в более надежное место. Надо убрать вас подальше от Цепного моста.

– Да вы это серьезно или в шутку? – приподнявшись с дивана, озабоченно спросил студент.

– Что за шутки, помилуй Бог!

– Но…

– Опять «но»?

– Да непременно! Я хочу спросить вас, на чем вы все это основываете?

– На том, что знаю, что вас хотят арестовать и, может быть, не далее, как нынешнею ночью.

Эти слова были произнесены с самою точною и неколебимою уверенностью, как действительный факт, как истина, самая непреложная.

– Но за что же, наконец? – пожал плечами Хвалынцев.

– За то, что 25-го числа вы предложили шествие в Колокольную улицу, в известном порядке, по известной программе. Достаточно с вас этого?

– Но отчего ж меня не арестовали прежде, в ту же ночь?

– Оттого, что из следственного дознания об этом узнали они только вчера утром в девять часов. Теперь понимаете?

– Это-то понять не трудно; но не понимаю одного: откуда вы-то все это знаете и притом с такою точностью? – возразил озадаченный Хвалынцев.

– Хм… Вы, кажись, начинаете несколько сомневаться в моей личности? – добродушно и в то же время лукаво улыбнулся Свитка. – Не сомневайтесь! Я – ваш добрый гений.

– Этого для меня мало. Я хочу знать, – заметил студент.

– Отчего же, когда-нибудь, может, и узнаете, – отвечал Свитка в том же полушутливом и полусерьезном тоне. – Вы видите, что нам кое-что известно, и не только насчет вашего ареста, но и насчет Малой Морской.

– Вопрос не в том! – перебил Хвалынцев, – а в том, откуда, почему и как известно.

– Известно ровно настолько и так, как оно есть в действительности, – самым положительным образом заверил Свитка, – а почему известно, это, вот видите ли, я вам объясню насколько возможно. Кроме правительственной полиции, есть еще другая, которая, быть может, следит, в свою очередь, и за правительственною. Это, так сказать, полиция вне полиции.

Ведь согласитесь, если на вас нападают, если против вас изыскивают разные тайные пути, которые должны вредить вам, то с вашей стороны будет очень естественно подумать о самозащите, о том, чтобы, по мере возможности, парализовать эти вредные происки и замыслы. Ну, вот вам, отсюда и вытекает полиция вне полиции или, вернее сказать, контрполиция.

Хвалынцев не на шутку раздумался над этими словами, которые его и поразили, и озадачили, и как будто сказали многое, тогда как в сущности не было сказано ровно ничего определительного. Эти слова только слегка, только чуть-чуть приподняли для него край непроницаемой завесы, за которою вдали, как можно предполагать и догадываться, кроется во мгле что-то большое, важное, таинственное, серьезное и сильное, но что именно – распознать за мглою невозможно. Студент, однако же, сделал еще одну попытку пощупать это неуловимое нечто.

– Хорошо, – сказал он. – Положим, вам удастся припрятать меня на время от жандармов, но что ж из этого? Ведь я же не могу век быть спрятанным, ведь рано ли, поздно ли, они все-таки найдут и притянут меня к делу.

– Об этом не заботьтесь! Об этом предоставьте заботу другим! – успокоительно и авторитетно отвечал Свитка. – Дело можно устроить и так, что все обойдется пустяками. Для этого руки найдутся, а спрятать вас необходимо, собственно, на первое только время, пока там идет вся эта передряга. Погодите: угомонятся.

Недоумение Хвалынцева все-таки нимало не разъяснилось.

– Ваш арест будет сопряжен для вас с некоторым лишением, – продолжал Свитка, – то есть я разумею Малую Морскую, но вы не беспокойтесь: мы найдем возможность тотчас же там предупредить и успокоить; а показываться вам самим, в Hôotel de Paris неудобно по той причине, что жандармам, точно так же как и нам, уже кое-что известно по поводу Морской, в этом уж вы мне поверьте! И потому вас могут захватить и там, а это будет очень неприятно не одному только вам, а и другим особам.

Хвалынцев колебался, не зная, в какую сторону направить свое решение: принять ли предложение Свитки или не принять его.

Свитка заметил это колебание и угадал внутренний смысл его.

– Делайте, как хотите, – сказал он, принимая равнодушный вид; – хотите согласиться со мною – соглашайтесь, а не желаете, так как угодно. Я, конечно, настаивать и удерживать вас насильно не стану: я не имею права на это. Но только знайте, господин Хвалынцев: если вы выйдете из-под моей опеки, вам грозит арест неминуемый. Каковы будут последствия этого ареста, мне, конечно, неизвестно еще, но во всяком случае они будут несравненно тяжелее и самый арест продолжительнее, чем арест у меня. Я говорю все это вам не на ветер, а совершенно серьезно. Итак, угодно вам иметь дело с вашим покорнейшим слугою, или угодно иметь его с Третьим отделением и Петропавловскими казематами?