Панургово стадо

– Господин Свитка, – начал Хвалынцев, после некоторого раздумья, – я вас слишком мало знаю, для того чтобы… для того чтобы… ну, одним словом…

– Одним словом, для того, чтобы вполне довериться мне, поверить моим словам, хотите сказать вы, не правда ли? – перебил он.

– Пожалуй, и так. Вы угадали.

– Гм… так вот в чем дело! – ухмыльнулся Свитка, руки в карманы, пройдясь по комнате и остановясь, наконец, перед своим гостем. – Другими словами, в переводе на бесцеремонный язык, ваша мысль формулируется таким образом. Я не могу довериться тебе, любезный друг, потому что ты, быть может, не более, как ловкий полицейский шпион и можешь головой выдать меня правительству. Так что ли, господин Хвалынцев?

Студент немного сконфузился и промолчал. Свитка вполне разгадал мысль его. Хвалынцев начал и чувствовать, и понимать, что имеет дело с человеком настолько умным и проницательным, что от него трудно вилять куда-нибудь в стороны.

– Ну, хорошо. Положим, что я шпион, – продолжал меж тем Свитка. – Стало быть, в данную минуту вы уже в руках тайной полиции, которая может сделать с вами все, что заблагорассудит, и никто знать этого не будет, потому что никто не знал и не видел, как и где, и кем и когда вы арестованы. Если я шпион, то и бежать вам отсюда некуда, потому что – почем вы знаете? может, за этою дверью стоят уже жандармы, которые, чуть вы нос покажете, схватят вас, усадят в темную карету и умчат хоть туда, куда Макар телят не гонял. Ха, ха, ха!.. Полноте, господин Хвалынцев, не опасайтесь меня! – шутливо заключил Свитка, протягивая руку студенту. – Я прошу только немножко доверия, ради вашей же собственной пользы. Неужели это так трудно?

– Но кто же вы, наконец, и что все это значит? – пожав плечами, нетерпеливо вскочил с места Хвалынцев.

– Повторяю вам еще раз: я – ваш добрый гений, а значит все это – полиция вне полиции, или, так сказать, контрполиция. Более это объяснять вам пока, ей-Богу, не могу и не имею права. Но еще раз предваряю: вне моей опеки вас ждет арест неминуемый.

– Да что же это, наконец, за участие такое к моей особе? Чем вызвал, чем заслужил я его? Почему не к другим, а к одному только мне?..

– А почем вы знаете, что к одному только вам? Не беспокойтесь: есть и другие! – удостоверил его Свитка. – А что касается участия к вашей особе, то оно вызвано тем, что опять-таки меры, пригодные для хора, не всегда годятся для солистов. Вас надо поберечь. Они могут стричь наши волосы, брить нашу бороду, – но обрубать наши пальцы мы не можем дозволить. Обрубите пальцы – рука ваша ни к черту не годится. Дело ведь, кажется, ясное? Вот почему мы и бережем наши живые, деятельные силы. Если вы сами не хотите еще сознавать в себе эту деятельную, живую силу, то другие очень хорошо провидят ее в вас. Итак, угодно вам отдаться в мое распоряжение?