Панургово стадо

И, закинув над головою руки, она с какою-то тигриной грацией и в то же время улыбаясь детски светлой, беспечной улыбкой, потянулась в широком покойном кресле.

– Впрочем, я люблю баловать себя только тогда, когда это возможно, – продолжала она, – а то я могу совершенно спокойно обходиться и без малейшего комфорта. Для меня это все равно.

Хвалынцев вопросительно поглядел на нее.

– Да, мне приходилось на моем веку скакать на перекладных, ночевать в литовской курной хате, обедать в жидовской корчме, зябнуть на морозе или мокнуть под дождем на лосиной охоте, и такие резкие перемены нимало не беспокоят. Я переношу их как добрый хлопец. Нервы у меня сильные.

После нескольких минут разговора Хвалынцев взялся за фуражку и поднялся с места.

– Куда же вы? – вскинула она на него глаза, с некоторым удивлением.

– Вы устали, да и мне домой пора, – сказал он.

– Домой?.. Но вы дома!

Хвалынцев выразил явное недоумение на эту последнюю фразу.

– Ну да, вы дома, – подтвердила Маржецкая. – Вы остаетесь здесь, у меня, в моей квартире.

Недоумение студента достигло высшего предела. Он не знал, как понять ему все это, и молча, одним недоумевающим взглядом, устремленным на свою собеседницу, ждал от нее дальнейших объяснений.

– Разве там ничего вам не сказали? – спросила она.

– Ничего. И я ровно ничего не понимаю.

– Оставаться там далее для вас было бы неудобно, – продолжала Маржецкая, – здесь же вас уже никто не найдет: у меня вы вполне безопасны. Вы проживете здесь столько, сколько потребуют обстоятельства.

Хвалынцев хотел было сделать какое-то возражение.

– Вы меня ничем не стесните и не можете стеснить, – торопливо предупредила она, как бы предугадав, в чем будет состоять это возражение. – Я уже распорядилась: для вас сейчас будет готова комната, рядом с комнатой моего сына.

– Но согласитесь, мое проживание у вас может казаться весьма странным… Оно не может же остаться тайною для всех. Ваша прислуга… наконец, кто-нибудь из ваших знакомых как и чем они могут объяснить себе мое странное присутствие в вашем доме?

– Моя прислуга – лакей и девушка знают меня с детства и очень мне преданы. Они такие же поляки, как и я, и потому опасаться их нечего! – успокоила графиня; – а что касается моих знакомых, то хотя бы кто из них и узнал как-нибудь, – так что ж? У меня есть пятилетний сын, которому нужен уже гувернер. Для моих знакомых вы гувернер моего сына.

– Виноват, но – позвольте еще один вопрос? – слегка поклонился Хвалынцев. – Почему мое присутствие там найдено неудобным?

Цезарина пожала плечами.

– С фактическою точностью я не могу ответить вам на это: я не знаю, – сказала она; – но вообще, типография слишком открытое место; туда может прийти всякий, хоть под предлогом заказов; наконец, наборщики, рабочие – ведь за каждого из них нельзя поручиться; и между ними легко могут быть подкупленные, шпионы… Вот почему, полагаю, вам неудобно было оставаться там. А здесь, у меня вы безопаснее, чем где-либо. Никому ничего и в голову не придет, и у меня уж никак вас не отыщут!

Хвалынцев остался пред нею, стоя с фуражкой в руках, в заметном смущении.

– Ну, о чем же вы так задумались? – несколько задорно и несколько насмешливо улыбнулась она.

Студент еще более смутился.

– Признаться откровенно, меня озадачивает одно, – заговорил он, наконец. – Меня все удивляет, чем и за что заслужил я такое внимание к моей особе со стороны людей или мало, или вовсе мне незнакомых?.. Вот, хоть бы, например, и вы, графиня…

Она опять с улыбкой пожала плечами.

– Чем заслужили вы это, мне тоже неизвестно, – отвечала она. – Я знаю только одно: меня просили укрыть вас на время от розысков полиции, и я – как видите – в точности исполняю это, зная, что этим я оказываю маленькую услугу честному юноше. Вот все, что я знаю.

Вошла камеристка и доложила, что комната готова. Графиня предложила Хвалынцеву вместе осмотреть ее. Комната была и просторна и удобна. Диван, долженствовавший служить постелью, был застлан свежим прекрасным бельем и заставлен ширмами. Все это было приготовлено в какие-нибудь полчаса. Графиня Маржецкая, одна с сыном и с двумя человеками прислуги, занимала очень просторную и очень удобно расположенную квартиру, в которой все говорило о довольстве и изобилии материальных средств молодой хозяйки.

– Я вас прошу нимало не стесняться! – в высшей степени любезно предложила она; – хотите остаться здесь – располагайтесь, как у себя дома, а нет – пойдемте ко мне, посидим, поболтаем еще. Я с вами тоже не буду церемониться, и когда захочу спать, то так и скажу вам, тогда вы меня оставите.