Панургово стадо

Особа эта состояла на российской государственной службе в ранге тайного советника, занимала очень видное и даже влиятельное место, пользовалась с разных сторон большим решпектом, была украшена различными регалиями и звездами, имела какую-то пожизненную казенную аренду, благоприобретенный капитал в банке, подругу в Средней Подьяческой, кресло в опере и балете, авторитетный голос в обществе и репутацию в высшей степени благонамеренного человека в высоких сферах. Именовалась эта веская особа Марианом Адалбертовичем Почебут-Коржимским.

В передней особы форменный курьер или вестовой снял с обоих посетителей верхнюю одежду и пошел докладывать.

– Их превосходительство изволят просить вас пожаловать в кабинет, – отнесся он по выходе от особы исключительно к Иосифу Игнатьевичу.

– Вы подождите пока в приемной, – шепнул Колтышко Хвалынцеву.

Кабинет его превосходительства обрисовывал в нем и любителя просвещения, и любителя государственной службы, и любителя прекрасного пола, и любителя благонамеренности. Об изяществе и комфорте нечего и говорить. Три письменных стола с деловыми бумагами, «Сенатскими Ведомостями» и Сводом Законов красноречиво указывали на разнообразные государственно-служебные занятия Мариана Адалбертовича; тысячи полторы томов в изящных дубовых шкафах, с бюстами Сократа, Платона, Демосфена, Коперника и Мицкевича громко говорили о его любви к просвещению. Копии с Нефовской Наяды и с двух его же нимф, мясистая вакханка под тенью винограда, французские гравюры, изображающие Фанни Эльслер, двух наездниц и еще что-то в этом же роде; наконец, две или три большие фотографии балетных танцовщиц с задранными ножками показывали, что сей почтенный старец ценит искусство, пластику и может претендовать на репутацию ценителя женской красоты, а целый ряд портретов Императорского Дома, начиная с Петра Первого, убеждал всех и каждого в его благонамеренности и добрых верноподданнических чувствах.

Несмотря на ранний час утра, особа была уже гладко выбрита, в напомаженном и подвитом парике, в форменном вицмундире со звездами. Его превосходительство казался глубокомысленно погруженным в подписывание чего-то, когда в кабинет почтительно вошел Иосиф Игнатьевич.

– Вы, вероятно, с этим студентом? – снисходительно и мягко улыбнулась особа, делая Колтышке округло-мягкий жест в виде ручки.

– Ваше превосходительство угадали.

– Так он в самом деле стоит, чтобы ручаться?

– Это общее мнение людей, успевших коротко узнать его за последнее время.

– Хм… Не доверяю я этой русской молодежи!.. Нет в них, знаете, этой стойкости, упора… выдержки настоящей нет.

– Этот человек, по отзывам, обещает быть очень полезным. Он с тактом и достоинством держал себя, например, во всей этой студентской истории.

– Глупая история! – брюзгливо и пренебрежительно двинул нижней губой его превосходительство.

– Совершенно согласен, но она была необходима, – возразил Колтышко.

– Несвоевременно, – пробрюзжал Почебут-Коржимский. – И что за плоды! Усиление полицейского надзора, всеобщая репрессия… По-моему, она только повредила ходу дела,

– То есть чем же? – скромно возразил Колтышко.

– Как чем?! Заставила оглянуться, насторожить уши… И все, что было уже сделано к должной подготовке молодежи, – все это назад теперь!

– Н-нет… Я позволяю себе думать, что опасения вашего превосходительства несколько напрасны, – осторожно заметил Колтышко. – Мы ведь ничего серьезного и не ждали от всей этой истории, и не глядели на нее как на серьезное дело. Она была не больше как пробный шар – узнать направление и силу ветра; не более-с! Польская фракция не выдвинула себя напоказ ни единым вожаком; стало быть, никто не смеет упрекнуть отдельно одних поляков: действовал весь университет, вожаки были русские.

– Да это я все очень хорошо и сам знаю! – пожала плечами веская особа.

– История если и была вызвана с помощью благоприятных обстоятельств, – скромно продолжал Колтышко, – то единственно затем, чтобы определить почву под ногами, и не столько для настоящего, сколько для будущего. Надо было узнать на опыте, насколько подготовлено общество, масса, общественное мнение и, пожалуй, даже войско. Это одно, а потом необходимо было знать, насколько слабо или сильно правительство. К счастью, оно оказалось непоследовательнее и слабее даже, чем мы думали.

– Да в этом-то отношении я и прежде понимал все дело точно так же, – согласился Почебут-Коржимский, – вы мне нового ничего этим не говорите. Действительно, дело не более как пробный шар, как барометр общественного настроения, – это так; но зло истории, по-моему, в том, что теперь огромная масса молодежи лишена своего естественного и легально-гарантированного центра, каким был университет. Теперь же эти силы разбросались, они раздроблены, разъединены. А влиять на людей в однородной массе, так сказать в куче, в стаде, или влиять на каждого порознь и в одиночку – это две совсем разные задачи, и вторая несравненно, неизмеримо труднее! Вот в чем нанесли вы удар самим себе! И я говорил вам это и прежде!