Панургово стадо

– О! уж и на патриотизм пошло! – замахав руками, подхватил юный князь Сапово-Неплохово и залился скалозубным, судорожным смехом. – Патриотом быть! ха, ха, ха, ха! Патриотом!.. Ой, Боже мой! до колик просто!.. ха, ха, ха! Но ведь это ниже всякого человеческого достоинства! ха, ха, ха, ха! Какой же порядочный человек в наше время… Нет, не могу, ей-Богу!.. Ха, ха, ха!.. Ой, батюшки, не могу!.. Патриотом!

И князь, сюсюкая и слюнявясь от слезного хохота, снова покатывался на стуле, как будто в слове «патриот» заключался для него талисман неистощимого смеха.

Бейгуш смотрел на него сначала недоумело, а потом с усмешкой грустного снисхождения. На губах у него как будто шевелилось и готово уже было сорваться слово «дурак», но Василий Свитка предупредительно дотронулся до него под столом ногою – и Бейгуш воздержался от всяких изъявлений своего мнения.

– А вот новость, господа! Новость! – возопила Лидинька, вдруг спохватившись с этою новостью, про которую не успела вспомнить ранее. – В некотором роде событие, господа! – Бюхнер вышел! Цена два с полтиной! Кто не купит, тот подлец!

– Всенепременнейше подлец! – авторитетно скрепил Полояров.

– Почему же это так строго? – с улыбкой спросила Стрешнева у Лидиньки.

– Потому, душечка, что только одни материалисты могут быть честны. Об этом вон и в «Современном Слове» так пишут.

– Ну, «Современное Слово» еще не авторитет, – заметила Татьяна.

– Нет-с, как для кого, а для мыслящего реалиста авторитет! И не малый! – компетентно вмешался Полояров, которого все время подмывало, по старой памяти, сказать Татьяне что-нибудь колкое.

– Это доказывает только, что авторитеты бывают разные! – с миролюбивыми целями, снисходительно и мягко помирила их Лидинька.

– Конечно, разные, – согласился Ардальон; – для иных вон и Гумбольдт авторитет, пожалуй.

– И для меня в том числе, – с улыбкой заметила Татьяна.

– Ну, а для нас он только прусской службы действительный тайный советник и кавалер! – ответил Полояров, с выразительной презрительностью наперев на свое определение Гумбольдта. – Больно уж он разные крестики да ордена любил, чтобы быть для нас авторитетом!

– Уж вы, кажись, нынче и Гумбольдта отрицаете? – с улыбкой прищурясь на Ардальона, обратился к нему Бейгуш со своего места.

Свитка опять предупредительно толкнул его ногою.

– Отрицаю-с. А что?

– Нет, ничего… Я только так… Почему ж и не отрицать, в самом деле?

– Всеконечно-с! – вмешался Малгоржан-Казаладзе, – потому что отрицание – это сила! единственная, можно сказать, сила, а прочее все вздор и гиль!

– Старая истина! – любезно согласился Бейгуш. – В этом роде еще и Репетилов когда-то сказал, что «водевиль есть вещь, а прочее все гиль».

Свитка опять толкнул его ногою, но на сей раз почти напрасно, так как восточный человек не домекнулся, в чем суть, и подумал, что дело идет, вероятно, о каком-нибудь литераторе старого времени.

Вскоре после этого Свитка с Бейгушем перемигнулись и взялись за шапки. Вдовушка Сусанна, с самодовольно-ленивой улыбкой выслушивая последние любезности, обращенные к ней тише чем вполголоса, довольно крепко и не без нежности пожала на прощанье руку бравого артиллериста. Малгоржан же, не протягивая руки, удостоил его одним только сухим поклоном. Оба приятеля удалились, далеко не дождавшись окончания «вечера».

* * *

– Фу ты, черт возьми! Ажно голова затрещала с дурнями! – широко вздохнул Бейгуш, очутясь на улице. – Вот народы-то!.. Ей-Богу, кабы не эта вкусная вдовушка, нога моя не была бы у этой сволочи!

– Что делать, мой друг! – нельзя! Надо бывать иногда, надо следить, отношения поддерживать, – возразил Свитка. – А ты крайне неосторожен! Я уж толкал, толкал: нет, неймется-таки человеку!

– Да ведь невыносимо же, наконец!.. Уши вянут! Тьфу!.. – И поручик энергически плюнул.

– А ты пересиль себя. Я вот только слушаю да услаждаюсь. Пусть их врут себе что угодно и сколько угодно! Чем больше вранья, тем лучше.

– Но ведь в этом же смысла нет человеческого! Какой-то хаос, путаница понятий, сумбур непроходимый!

– Этот сумбур имеет теперь большой ход и огромное применение в российском обществе. Ведь это, милый мой, все «новые люди», передовые люди, их теперь слушают, им поклоняются, их даже – смешно сказать, а ведь так, – их боятся! Они теперь авторитеты. Ведь всю это белиберду, сам знаешь, они в журналах болтают. Достаточно какому-нибудь Полоярову выхватить любое уважаемое имя, заплевать его, зашвырять грязью каких-нибудь темных намеков собственного изобретения, сказать во всеуслышание: это, мол, дурак или это подлец – и что же? – ведь все великое всероссийское стадо, как один баран, заблеет тебе: дурак! дурак! подлец! подлец! Чего же ты хочешь, если они теперь и в самом деле огромная сила в этом обществе?!

– Нечего сказать, хороша сила и хорошо общество! – презрительно фыркнул поручик.