Папа Жора

С пациентами она разговаривала так же, как и со всеми другими людьми, то есть – без напускной важности и таинственности. Была полной противоположностью тем психиатрам, которые задают больному либо заведомо примитивные, либо многоумные вопросы. Спрашивала у больного просто: как ему нынче живется, что у него в семье, что на работе. Потом, умолкнув, сосредоточенно смотрела на погасший перед ней монитор компьютера. Мысленно обращалась к своему полувековому врачебному опыту, будто спрашивала врача в себе: как же этому больному помочь?

Хотел бы я послушать тот ее внутренний диалог!..

Не так много я знал о ее личной жизни. Вот кое-что: в детстве она с семьей жила в московской коммунальной квартире. Там, в одной из комнат, обитала психически нездоровая женщина, которая ни с кем не ладила, резала себе вены. Соседям часто приходилось вызывать ей «скорую». Девочка Ася очень боялась эту женщину и дала себе клятву, что, когда вырастет, будет работать кем угодно, но только – чтобы не иметь дела с «психами»...            

В Америку она приехала в возрасте пятидесяти шести лет. Хотя была главврачом в психиатрическом отделении крупной московской больницы, ее врачебный диплом в Штатах не признали, и ей пришлось переучиваться и сдавать экзамены, разумеется, на английском и с другой терминологией. 

Ее муж в России был инженером, в Штатах тоже устроился по специальности. К несчастью, он рано умер от рака. Дочь давно имела свою семью, преподавала музыку в школе.

В госпитале, где я с ней познакомился, доктор Ася работала без малого двадцать лет. Не слышал, чтобы кто-то спрашивал ее, не собирается ли она на пенсию. Ну и что, если восемьдесят три? Велика беда. Дай Бог сорокалетним врачам так работать! Принимать столько пациентов, часто ездить на конференции, постоянно читать специальную периодику (свежие номера медицинских журналов всегда лежали на ее рабочем столе; в конце недели она давала мне толстую пачечку, рекомендуя прочесть ту или иную статью). 

К ее мнению здесь прислушивались абсолютно все сотрудники – чувствовали за ней серьезный врачебный опыт. Но кто ее по-настоящему ценил, – так это заведующий Ричард Грубер. Мы – две дюжины «великих» психотерапевтов – спорили на совещаниях, шумели. А доктор Ася обычно молчала. Но если ситуация с пациентом была действительно сложной, Ричард Грубер не тратил времени попусту. «Что будем делать? Стоит попробовать это? Или это? Как вы считаете?» – спрашивал доктора Асю. И они обсуждали только вдвоем.   

                                                        ххх

Доктор Ася даже внешне напоминала мне мою бабушку Машу. Обе они принадлежали к одному поколению советских людей и поэтому были политически крайне осторожны.

Помню, я задумал сделать ремонт в бабушкиной квартире, решил покрасить стены и двери. Принес инструменты и краску, пол застелил газетами –  «Правдой», «Известиями», «Комсомолкой». Несколько газет разложил у наружной двери, на лестничной площадке, чтобы повсюду не разносить грязь.    

Приступил к работе. Вдруг в комнату вбегает бабушка Мура – вся бледная, перепуганная: «Ты в своем уме?! Ты что, не понимаешь, что этого делать нельзя?!» Оказывается, она увидела в коридоре на полу расстеленные газеты. Какой ужас! Увидят соседи, донесут… А на дворе-то был не 37-й год, и не 53-й, а 2000-й…      

Доктор Ася так же, как и бабушка Мура, прошла советскую школу политического воспитания. К тому же ее наставником был врач, выживший в ГУЛаге. Нужно помнить и то, что даже в относительно мягкие советские времена психиатрия находилась под неусыпным надзором «органов». На врачей заводились досье, стукачами в больницах становились даже няньки и санитары, диссидентов закрывали в «психушки», но туда, между прочим, попадали порой и партийные, и государственные чиновники разного ранга, нуждавшиеся в лечении. Известные актеры, писатели… Словом, у ГэБэ имелось немало причин держать психиатров под строгим надзором.     

Стоило мне завести с доктором Асей разговор о современной российской политике (на русском языке – в американском госпитале!), как ее взгляд становился тревожным, она тут же вставала и плотно закрывала дверь своего кабинета. Давая мне почитать какой-нибудь журнал, обязательно проверяла, нет ли там случайно каких-либо ее записей, какого-либо «компромата»…

При этом доктор Ася никогда не поступалась своими принципами и была, как говорится, женщиной не робкого десятка. Некоторые пациенты рядом с ней – маленькой, хрупкой – выглядели гигантами. Были среди них и озлобленные, и недавно вышедшие из тюрем. В шрамах, наколках. Требовали у нее рецептов на наркотические таблетки, отказывались от принудительного лечения, в ее кабинете ругались, матерились…    

Но, оставаясь с ними тет-а-тет, она находила подход к любому. С одними разговаривала мягко, других – жестко ставила на место.

Но всегда помнила, что перед нею – больной; кем бы он ни был, – он СТРАДАЕТ, поэтому его нужно жалеть и лечить.