Пара, в которой трое

Все началось с чемпионата Европы во Франции (1982), куда я приехал в ранге чемпиона Европы, к тому времени моим тренером стал Овчинников. И шли мы со Шраммом и с Симоном (Жан Кристофер Симон – французский лидер, Норберт Шрамм – немецкий) – ноздря в ноздрю. Я в этой компании не то второй, не то третий, но, по-моему, второй. У меня первый стартовый номер в произвольной программе. Разминка закончилась, меня уже на старт должны вызвать. Самый мандражный момент… пока музыка не заиграет. И в это время на лед вываливаются какие-то люди в тяжелых башмаках, с плакатами. Оказывается, санкционированная забастовка в поддержку польской «Солидарности». В течение пятнадцати минут, что им отвели местные власти, они шлепали по льду со своими плакатами. После такой «домашней заготовки» я и вышел на старт. У меня сохранилась фотография, я уже на льду, а Юра бежит через площадку к судьям спрашивать, что делать. Легко себе представить, какой у меня получился старт. Я и так-то был дерганый, а после этой демонстрации не то чтобы слишком сильно наошибался, но вполне хватало для того, чтобы не выиграть. Третье место. Естественно, о демонстрации на льду в советской прессе и на телевидении говорить запрещалось.

После этого мне и сказали, что не берут меня на чемпионат мира за снижение спортивных результатов, но попросили о «Солидарности» нигде не говорить, и что мне отказал в месте в сборной Спорткомитет, попросили не афишировать. Хотя я был третьим на чемпионате Европы и на следующий год получил от организаторов персональное приглашение. Никто, кроме меня, не мог его использовать. Те двое, что должны от страны быть представлены, ехать могут, но третьего человека брать нельзя, если он не Игорь Бобрин. Но в Спорткомитете сказали: есть приглашение, нет его, все равно мы тебя не выпускаем, ты уже старый. А началось, наверное, из-за того, что стеной на моем пути встали тренеры, что занимались с молодыми: понятно, что если приедет Бобрин на чемпионат Европы, пусть не выиграет, но все равно окажется впереди их ребят. По совету Татьяны Анатольевны Тарасовой мы с Наташей пошли (Наталья буквально вела меня за руку) к спортивному министру Марату Грамову Мы отсидели три часа в коридоре, ожидая приема. Он с нами действительно встретился в тот день. Он вызвал меня и сказал, что в моих услугах Спорткомитет больше не нуждается, что ему уже все доложили. Наверное, если бы Тарасова меня тренировала или такой же известный и пробивной тренер, возможно, Грамова они бы переубедили. А так я сказал «спасибо» – и ушел. Зачем приходил? Только унижался.

Но я вернусь к середине семидесятых, когда я стал подниматься… Это самое сложное воспоминание – время, когда ты подошел к возрасту зрелого спортсмена, когда ты уже не первый, не второй, а десятый раз выходишь на такой солидный старт, как кубок Советского Союза, Спартакиада народов СССР, чемпионат СССР, когда ты уже в сборной команде, сперва в юношеской, потом в группе олимпийского резерва. И тут начинаются состязания, в которых мало лирики, которые почти не оставили интересных воспоминаний. Осталось в памяти только одно: пришел на старт, выступил, получил оценки, ушел. Но в то же время все эти годы связаны с Игорем Борисовичем Москвиным. А это все же большой период. Можно посчитать, сколько я у него занимался. Пятнадцать лет! Но ни на одной тренировке я не помню, чтобы испытывал скуку. В его занятиях никогда не было схематизма. Он не просто великий педагог, а величайший. Я больше таких не встречал. И не встречу.

Я могу точно сказать, чему я у него научился, что применяется мною сейчас ежедневно – это умение готовиться к работе. Нельзя прийти на работу в ожидании, что сейчас тебя озарит какая-нибудь замечательная мысль. Перед каждым занятием нужно тщательно готовиться. У Москвина всегда в кармане лежал блокнот под страшным названием «кондуит», в который он все время что-то записывал, и он постоянно приходил на тренировку с новой идеей. Он всегда заражал учеников работой, давал импульс, а потом от нашего молодого озорства получалось развитие его идеи. Москвин жутко азартный человек. Долгое время он гонял на яхте класса финн. Заядлый яхтсмен, он любил различные критические состязания.

Москвин все время устраивал их и у себя в группе. Я зачем-то прыгал перекатом в высоту, как сейчас помню, метр восемьдесят четыре. Для моего роста в сто семьдесят сантиметров и учитывая, что я прыжками никогда не занимался, такой результат выглядел вполне приличным. Мы ездили с ним на велосипедах из центра города в Лисий Нос, тридцать километров туда и столько же обратно. Это серьезное расстояние для дилетантов. К тому же ездили на советских велосипедах, что является дополнительной нагрузкой. Игорь Борисович занимался с нами волейболом и баскетболом. Единственное, во что он запрещал нам играть, это хоккей и футбол, он говорил: «Ради ваших ног. Ваши ноги – ваш хлеб».