Парабола моей жизни

После целой недели огорчений и сомнений мне наконец удалось дебютировать в опере «Самсон и Далила». Моими, партнерами были тенор Карло Баррера и давно знаменитая Вирджиния Гуеррини, потрясающая Далила. Хотя порученная мне партия верховного жреца не была, как я уже сказал, для меня приятной, эффект, произведенный мною в этой роли, получился совершенно неожиданный. Оказалось, что вокальная партия великолепнейшим образом подошла к моему голосу, так что я впоследствии не только примирился с ней, но даже полюбил ее. В результате этого дебюта как дирекция, так и маэстро Поме изменили свое отношение ко мне. На втором представлении я должен был удовольствоваться возвращением к роли Марселя в «Богеме», но и здесь я добился большого успеха, особенно в ансамбле второго акта и в дуэте четвертого, где имел возможность проявить все свои голосовые данные. А затем после нескольких представлений колоритный образ Марселя завоевал мне ту же популярность, которой я пользовался при первом моем исполнении этой роли в театрах Калабрии и Сицилии, когда выступал в труппе Кавалларо.

Я больше не имел случая встретиться с моим невеликодушным коллегой, который так вульгарно рифмовал мою болезнь «денгу». Он продолжал петь отобранную им у меня партию Амонасро в «Аиде». Но вдруг в один прекрасный день дирекция предлагает мне приготовиться выступить сегодня же вечером в роли эфиопского царя, так как знаменитый коллега внезапно заболел и — подумать только, какое странное совпадение!— заболел той же самой болезнью, которая сразила меня в первый вечер по приезде в Каир, а именно — денгой, свирепствовавшей в том году во всем Египте. Эта новость доставила мне большое удовольствие не потому, что я обрадовался болезни коллеги, который, впрочем, заслужил, чтобы судьба наказала его именно таким образом, а потому, что я смог наконец получить партию Амонасро. То, что ее у меня отняли, переживалось мной очень болезненно, так как я изучил ее с горячей любовью, и она принадлежала мне по праву. Через несколько дней была объявлена генеральная репетиция «Отелло», оперы, в которой коллега должен был исполнять партию Яго. Но коллега еще не поправился. Тогда дирекция, не нашедшая возможности заменить спектакль, обратилась ко мне с просьбой выступить в роли Яго. Могу сказать, что я явился на генеральную репетицию во всеоружии. Голос мой звучал как нельзя лучше. Таким образом, мое положение в труппе Джианоли делалось все более устойчивым и даже выдающимся. Кончилось тем, что мне была поручена великолепная партия Тельрамунда в «Лоэнгрине», партия, которую я исполнил, раскрыв образ с каких-то новых позиций. Отличился я также и в партии Курвенала в «Тристане и Изольде», где партнером моим был знаменитый Тристан, тенор Боргатти.

После моей злополучной болезни я вел образ жизни абсолютно примерный. Меня возбуждало, можно даже сказать, пришпоривало стремление отличиться, стремление стать знаменитым. Часы досуга были у меня заполнены тем, что я писал письма — матери и Бенедетте. Этой последней я поверял решительно все, что со мной происходило — как хорошее, так и дурное. Посылал ей вырезки из газет, где обо мне писали. Она пела тогда в театре Реджио в Турине, где была законтрактована на зимний сезон. Писала она мне очень часто и всегда уговаривала свято хранить благоговейную любовь к искусству. Благодетельной росой для моей души были ее письма. Она посылала мне также превосходнейшие книги и среди них оказалась та, которая стала для меня в то время особенно дорогой. Я имею в виду «Великих посвященных» Эдуарда Шюре. Это произведение казалось мне тогда чудесным. Пламенные воссоздания образов мистически настроенным писателем несказанно волновали меня, особенно образы Пифагора, Моисея и Христа. Я отправлялся читать эту книгу на берег Нила. Переходил мост Гизира и направлялся к пирамидам. Это было моей любимой прогулкой. Сколько нежных видений проносилось в моей душе и какие строгие размышления возникали в моем сознании, когда я, любуясь великолепными солнечными заходами на священной реке, безмолвно созерцал окружающее. Часто перед мысленным взором моим возникала мама, постаревшая, печальная, всегда ожидающая вестей обо мне, и неизменно рядом с ней теперь темноволосая синьора. Потому что я в своем чувстве соединял их, как тех, которые сыграли решающую роль в моей жизни и постоянно вдохновляли меня в моей артистической деятельности.