Парадигма крови (СИ)

Двое людей на вершине лениво переругивались, глядя на бушующую у подножия горы битву. Старик, улыбаясь, бродил туда-сюда, потихоньку складывая сухие ветки в подобие пионерского костра. Лицо его, с чуть тронутыми усмешкой губами, снова показалось Даньке до боли знакомым, но он никак не мог вспомнить, где же все-таки они встречались? Данила снова вперил взгляд в спину своего нового кумира.

- Ну и чего ты добился, Пернатый Змей? Подумаешь – прибавить чулели нескольким воинам! Ты что и впрямь собрался захватить Базаар и ударить по моим драконидам? Дешевый фарс! – говорил Тецкатлипока, плавно поводя жезлом.

Над равниной поднимался розоватый туманец, плыл, постепенно скручиваясь в тугие жгуты смерчей. Смерчи эти поднимались по склону и, один за другим, втягивались в зеркало жезла Князя Тьмы.

- А что ты с Зеркалом приперся, раз такой смелый? – язвительно отвечал тот, кого звали Пернатый Змей. – Может, подеремся? Прямо при всей честной компании! Мне есть, что тебе предъявить!

Звуки, срывавшиеся с их губ, были тягучими, как горловое пение, от них вибрировала Данькина плоть, дрожала сама душа. Язык, на котором они говорили, был Даньке совершенно незнаком, но, каким-то чудом, он понимал.

- Да для чего это? Битва демиургов! Смешно! Никто не победит, ты знаешь, так для чего ж выставлять себя на посмешище, точно сиамские петушки? К тому же, – добавил Князь Ночи, не менее ехидно, – если я расквашу тебе нос, твоей мамочке это не понравится, а я стараюсь не огорчать своих супругов!

- Не смей говорить мне о моей матери, о, Воинствующая Красота! Посмотрим еще, что скажет Род!!! – прошипел Пернатый Змей, резко обернувшись к своему оппоненту.

Глаза его вдруг зажглись дикой первобытной яростью, вмиг заполнившей все пространство жгучими иглами страха. Они вонзились в Данькин мозг, впились, потекли едкой волной, разъедая само мозговое вещество. Данила жутко перепугался, и начал задом, по-рачьи, отползать в сторону. Он двигался, пока не наткнулся на что-то твердое, подскочил, и пустился бы бегством, если бы старик не схватил его за шиворот. Данила клацал зубами, трепыхался, и все никак не мог отвести взора от Пернатого Змея. Старик ухватил его за подбородок, и силой повернул к себе.

- Успокойся! – крикнул старик, встряхнув его, словно тряпку. – Расточи его Порядок своим Хаосом! Ты же можешь, ты больше не его Дитя!!!

В глазах Данилы потемнело, он увидел, как пляшут золотые пылинки в лучах яркого света, исходящего из глаз старика.

Он присмотрелся, и узнал в одной крошечной пылинке себя, в другой, покрупнее – Пернатого Змея, а в третьей он увидел спираль своей галактики. Знание вошло в него. Оно было таким громадным, что Данила остро почувствовал, как ничтожен его разум. Он судорожно втянул воздух и вдруг совершенно успокоился. Все, что происходило потом, Данила воспринимал отрешенно, и как-бы со стороны: будто бы смотрел кино со своим участием.

Они собирались.

Их было уже девять.

Девять богов и богинь собрались под оглушительно-яростным солнечным диском. Их одежды переливались всеми цветами спектра, их лица покрывали узоры татуировок и полосы краски, в их волосах колыхались бесчисленные перья. Сонмы различных существ – бабочек, птиц, змей и жуков окружали своих властителей, в поникших от невыносимого жара кустарниках мелькали пятнистые шкуры ягуаров. Склоны горы покрыл шевелящийся ковер живых тварей. Все это множество пищало и вопило, шелестело, стрекотало и пыхтело, высунув языки от страшного жара.

Данила сидел у ног старика.

Боги и богини усаживались в круг. Они негромко переговаривались, обменивались приветствиями, шутками и колкостями.

Тецкатлипока и Кецалькоатль словно бы перестали замечать друг друга.

Пернатый Змей сидел, подвернув под себя ноги, и покуривал длинную трубку, из которой вились клубы багряного дыма со странным кисло-сладким ароматом. Князь Ночи развалился напротив, положив голову на колени юной богини, прекрасной, как утро не море. Лицо ее, бесподобно-правильное, нежное, обрамляли шоколадные пряди, сплетенные в две тугие косы, над высоким золотистым челом вздымалась диадема из белоснежных перьев кецаля. Наряд ее состоял из живых цветов и бабочек, что перепархивали с места на место беззастенчиво являя взору ее безупречные формы. Тецкатлипока смотрел на нее снизу вверх, рассеянно отгоняя трепещущих крылышками насекомых, что по ошибке пытались примоститься на его лице. Она что-то рассказывала старой нагой женщине с ярко-желтым лицом и костяным серпом, продетым в нос. Обе то и дело взрывались хохотом, отчего огромные груди голой богини колыхались, будя в Даньке, неподобающие моменту желания. Напротив, в огромной золотой чаше, сидела строгая молодая богиня. Вокруг нее пузырилась кристально-прозрачная вода. Бело-голубые ленты, ниспадающие с головы богини, окунаясь в нее, превращались в цветочные лепестки, которые плыли по поверхности, и, соприкоснувшись с краями сосуда оборачивались живыми человеческими сердцами. Сердца эти пульсировали, выталкивая вверх струи воды, подобно фонтану из тифозного бреда.