Парадигма крови (СИ)

Еще один, довольно пожилой на вид мужчина, словно бы наслаждался лившимся с неба жаром. Лицо его было наполовину красным, наполовину черным, во всклокоченной седой гриве красовались две длинные тростинки, концы которых курились синеватым дымком. Раскидав носком мокасина крупные камни, он с силой вогнал в землю край заостренного щита, после чего уселся на него, и достал длинную черную трубку. Набив ее табаком, он дунул в чашечку, отчего табак тут же затлел.

Бог с наслаждением затянулся, выпустив вверх струю дыма. В воздухе сильно запахло горелой плотью, Тлалок – так звали этого солидного бога, замер, наслаждаясь.

Был и еще один неприятный субъект, одним своим видом наводивший тоску даже на одеревеневший теперь мозг Даньки – это был крайне худой бог, почти скелет, с мертвенно-бледной кожей, и черными кругами краски вокруг темных провалов глаз.

Жидкий пучок волос украшали несколько длинных перьев. Кожаная одежда была кое-где тронута разводами плесени, из складок его одежды все время сыпалась какая-то шелуха и мусор. Данила следил, как он устраивался неподалеку от прекрасной пары Тецкатлипоки и Шочикецаль.

Он уселся чуть позади и украдкой дотрагивался до живого наряда юной красавицы. От его прикосновения бабочки переставали трепетать крылышками, и падали, кружась как сорванные ветром лепестки. Бледный бог широко склабился, становясь еще больше похожим на иссохшую мумию. Тецкатлипока, заметив эти проделки, подмигнул ему и сказал:

- Миктлантекутли, нельзя же так любить свою профессию!

- Это не профессия, а призвание, Князь, а люблю я твою жену, давно и безответно, ты же знаешь!

Боги засмеялись, переглядываясь, как делают люди, смеясь над чем-то давно известным. Красавица Шочикецаль фыркнула и стряхнула со своих колен голову Тецкатлипоки, тот принялся шутливо умолять о прощении, целуя ее нежные пальчики. Богиня сопротивлялась, и капли крови, срываясь с рукавов Князя Ночи, падали на ее нежную кожу. Бабочки сейчас же погружали в нее свои хоботки и принимались жадно сосать, дергая пушистыми брюшками.

Данила снова почувствовал иррациональность происходящего и прикрыл глаза, стараясь убедить себя в том, что он сейчас проснется у себя в кровати. Он так остро этого желал, что на секунду на него словно бы повеяло прохладой, показалось что он слышит отдаленное гудение и приглушенные, точно идущие через слой ваты голоса:

-… какого хрена ты это вообще сделал, так бы скрутили!

- А откуда мне было знать, что он такой нежный! Я вообще…

- Он же психиатр! Держи жгут, стервец, возись теперь тут!

Земля подпрыгнула заходясь тяжким стоном, Данила распахнул глаза.

====== Часть 9 ======

Сознание вернулось резко. Одним мощным толчком оно вынырнуло из забытья, прихватив с собой бессвязные и туманные обрывки, то-ли сна, то-ли бреда.

Однако, мое «я» тут же скомкало их, отбросив за ненадобностью весь этот цветной мусор. Монотонно гудела голова и «летали вертолеты» создавая эффект вертящегося вокруг мира. Само по себе – интересное состояние, от которого можно было бы получить удовольствие, если бы моя внутренняя эскадрилья, то и дело не срывались в пике, скручивая в тугой жгут все нутро.

Но, несмотря на все это, было не так уж плохо.

Работа не требовала срочного присутствия. Можно еще поваляться, постепенно приходя в себя, принять ванну и выпить чашечку кофе… Я улыбнулся, вспомнив следующую фразу Лёлика-Папанова. До вечера можно переделать еще кучу полезных и приятных дел! Более того, если будет не так худо, а обычно становится сразу лучше, как только я поднимусь, можно будет переделать ВСЕ домашние дела, накопившиеся за мрачную неделю. Надо будет повесить это несчастное зеркало, которое какой уж месяц болтается по квартире, перекочевывая его с места на место, а не висит достойно, где ему велено. И разобрать, наконец, скопившиеся у меня банки с мамиными вареньями-соленьями, ибо некоторые уже имели трехгодичное темное прошлое…

Мысль, из вялой и неповоротливой амебы, уже начала походить на свободную, быструю птицу, когда внезапно налетела на преграду, возвышающуюся в моем мозгу, подобно темному бастиону. Она заметалась, лихорадочно восстанавливая вчерашние события.

Мое «Я» панически забегало по коридорам мозга, вопя и сшибая углы, оно царапалось о факты, получая синяки и болезненные ссадины. Глаза открылись одновременно с яркой вспышкой понимания: место, где я нахожусь не только мне не знакомо, но и ощутимо далеко от дома, очень далеко!

Место, представшее пред моим взором, действительно, оказалось незнакомым. Небольшая комната с единственным окном, задернутым плотными, серебристо-серыми шторами, напоминала палату интенсивной терапии. Все находящиеся здесь приборы, кроме капельницы, методично вливавшей в меня какую-то жидкость, были совершенно незнакомы.