Парадигма крови (СИ)

Данила воспринимал только бегущие за окном огни, в ореолах колючих лучей, головную боль, унижение и нестерпимую жалость к самому себе. Мысли словно обесцветились, превратились в тонкие, почти невидимые, лоскутки полиэтилена, колеблющиеся на мутных волнах эмоций.

Данила смотрел в запотевшее окно и остро желал не-то убить своих мучителей, не-то умереть самому.

Он сидел на заднем сиденье один.

Похитители даже не давали себе труд надзирать за ним. Этого действительно не требовалось: всю многочасовую поездку Данька просидел все в той же позе, вперив в окно невидящий взгляд. Оживился он только однажды, когда машина затормозила перед синеватыми милицейскими мигалками.

Данькино сознание озарила яркая вспышка надежды, что вот сейчас он распахнет дверь и, заорав, кинется к патрульным машинам. Он поднял голову, но быстрый глаз Лискина в зеркале заднего вида, заставил его съежиться и испуганно отвести взгляд.

К ним даже не подошли. Полосатый жезл мелькнул за окном, крутнувшись в разрешительном жесте.

Потом они шли по черному летному полю, и Даньке казалось, что это блестящая нефтяная река среди бескрайней снежно-белой пустыни. Ему было очень жарко и перед глазами плыло. Возле трапа он упал, больно ударившись локтем и свезя в кровь обе ладони. Его подняли подмышки и втащили внутрь точно тюк, набитый прелой ватой. Данилу уже окутал туман лихорадки, и он начал бредить. Ему снова являлись видения того мескалинового сна.

Вершину заливало яркое золотое сияние.

Все вокруг: камни, усыпавшие склоны, стволы деревьев, широкие веера их листьев, пучки колосящейся меж камнями травы – все казалось выдумкой одаренного ювелира. Солнце, подобно жаркому глазу домны, висело прямо над головой. Легкие кисейные облака превращали небо в скорлупку перловицы: нежный желтовато-серебряный оттенок в зените мягко сливался с пурпурной дымкой небесных окраин. Данила втянул в себя сухой воздух, ему стало тревожно. Он развернулся и, прикрыв глаза козырьком ладони, стал смотреть вниз, на залитую солнцем равнину.

Сначала ему показалось, что из-за горизонта поднимается гряда облаков – там, далеко, началось какое-то движение. Он продолжал смотреть, и уже через минуту ему стало мерещиться, что равнину охватывает наводнение.

Мутные валы катились вперед, со страшной скоростью покрывая расстояние. Данила щурился и изо всех сил напрягал глаза, пытаясь понять, что это он видит. За спиной скрипнул камень. Старик стоял выпрямившись, руки его скрещивались на груди.

Горячий ветер трепал кожаную бахрому его индейской одежды, и ожесточенно рвал пестрые перья из белых, как снег, волос. Солнце снизилось, придвинулось к вершине. Как Данила не старался, разобрать лица старика на фоне нестерпимо сияющего огромного диска, было невозможно. Почему-то Данила был уверен, что встречал его раньше, вот только никак не мог вспомнить, где и когда На всякий случай, Данила учтиво наклонил голову, но старик оставался неподвижен. Данила помедлил, сомневаясь, что старик вообще заметил его, затем пожал плечами и отвернулся. На равнине происходили быстрые изменения: то, что казалось бегущими мутными водами, теперь остановилось.

Медленно оседала пыль, открывая взору странное зрелище. Всю равнину от края до края покрывала сплошная шевелящаяся масса. Данила всмотрелся. Ему показалось, что здесь собралось все население планеты, кроме того, ему мнилось, что он видит не только людей, но и каких-то иных существ. Все это сонмище шевелилось, колыхалось, вздрагивало, точно пятнистая шкура Левиафана.

- Тлальтекутли! – сказал вдруг старик, и засмеялся. – Первое чудище! Ну что, сотворим мир, дитя? Смотри!

Он поднял руки над головой, соединив ладони вместе, затем, с губ его сорвалось слово, от которого вздрогнула золотая вершина.

Данила поглядел на равнину. Колышущаяся масса вдруг словно вздохнула, и раздвинулась в стороны, подобно разделенным водам.

Одна часть теперь была более светлой, чем другая. Данила присмотрелся: картинка приблизилась вдруг, точно камера взяла крупный план.