Парадигмы субъектности

Лакан доводит до конца линию, которая намечена во фрейдовском анализе — деконструкцию субъекта и его сознания. Сознание человека носит «обратный» характер — субъект бессознательно конституирует свое сознание в зависимости от условий. Его самоидентификация постоянно меняется. Заостряя момент языкового, речевого характера сознания, Лакан заставляет сомневаться, что кроме слова «я» существует какое-то другое неизменное «мыслящее Я», которое было очевидно для Декарта. А у слова «я» множество значений, более того, в каждой новой ситуации значение этого слова оказывается совершенно разным. Эта мысль оказалась тем зерном, которое чуть позже, в философии постмодерна, превратилось в детально разработанную теорию деконструкции. Теория субъекта, разработанная в картезианской парадигме, была объявлена культурной традицией эпохи, одним из аспектов европейского Нового времени, а вовсе не постоянной характеристикой человека.

Фактически, инвариантом субъекта стала только его способность быть каким угодно.

Психоанализ оказал огромное влияние на философские идеи 20 в. В психологии, насколько могу судить, его влияние было меньше, хотя на его идеологии основывались определенные подходы современной психологии, например, изучение мотиваций, в которых сам индивид не отдает себе отчет. Примерами могут служить теория когнитивного диссонанса или работы группы Гозмана по психологии эмоциональных отношений, определенно инспирированные психоаналитическими идеями. Для философии наиболее важным оказалось представление о психике как о расщепленной на бессознательное и сознательное, то есть идея делимости индивида и его подчиненности внешним детерминациям, о которых он сам не знает.

Статья Ж. Лакана «О бессмыслице и структуре Бога»[64] посвящена анализу бреда. Здесь Лакан рассматривает дискурс бреда и галлюцинаций «судьи Шребера» (это был известный человек, опубликовавший дневник с описанием своих переживаний и своего бреда). Насколько удается понять мысль Лакана, он рассматривает двух субъектов: сознательного и бессознательного.

Бессознательный субъект существует посредством дискурса. Под «дискурсом» Лакан понимает не то, что стали понимать позже, а скорее просто речь. Однако эта речь не носит коммуникативный характер. Это не речь, а язык (в смысле дихотомии Соссюра), однако это звучащий язык, это как бы саморазворачивание языка в бессознательном субъекта. Это саморазворачивание происходит из законов самого языка, посредством, так сказать, языковой причинности. Что такое языковая причинность? Говоря очень приблизительно, это как одни слова тянут за собой другие слова, цепочки слов, целые высказывания тянут за собой другие высказывания и так далее. По мысли Лакана, собственно, бессознательное и имеет такую языковую структуру.

Все это свойственно и здоровым людям. Чем отличается бредовое состояние, так это тем, что бессознательный дискурс выходит наружу. Лакан пишет:

Разве нам, психоаналитикам, не известно, что нормальным субъектом является тот, кто не расположен большую часть своего внутреннего дискурса принимать всерьез? Обратите внимание, сколько в нормальных субъектах, а следовательно и в нас самих, происходит вещей, которые мы постоянно стараемся не принимать всерьез. Вполне возможно, что главная разница между нами и психически больными в этом и состоит.»[65].

Каким образом происходит такой выход наружу внутреннего дискурса, мы не знаем. Поскольку при этом утрачивается свойственное здоровым четкое разделение между бессознательным и сознательным субъектом, происходит, как говорит Лакан, фундаментальное нарушение отношения к языку как целому. По-видимому, мы можем сказать, что бессознательный субъект, как у больных, так и у здоровых, занят почти только проговариванием своего внутреннего дискурса. Что касается сознательного субъекта, то в этом у больных и у здоровых есть разница. У здорового человека имеется по крайней мере некоторая внешняя инстанция субъектности, обращенная к реальности. Как бы мы ни зависели от языка, мы все же оперируем им, мы заставляем его служить нам, когда вступаем в коммуникацию, когда формулируем свои мысли. Но язык навязывает себя. Особенно это заметно, когда текст трудный. Нам приходится тратить определенные усилия для подчинения языка себе, чтобы он служил как инструмент и передавал то, что его просят. Это активность внешнего субъекта, который может ставить цель, более-менее внешнюю по отношению к языку.