Парадиз

Тот вызвал Зарайскую в коридор и там, подальше от чужих ушей, начал что-то торопливо объяснять, суетясь, переступая с ноги на ногу, не глядя в глаза. И то и дело пытаясь коснуться пальцами ее млечной, прозрачной руки, унизанной легкой сенью едва приметных родинок.

Зарайская чуть повернула к нему голову, и в первую секунду выражение лица ее изменилось, дрогнули губы и пальцы, поправлявшие сбившийся пояс. Сжались узкие плечи и на мгновение, на долю мгновения, фигура ее потеряла уверенную блистательность. Тень потерянности мелькнула на лице, пробежала по бледным щекам, тонким подрагивающим губам.

Но тень ушла, и оно снова приняло легкое, безмятежно-солнечное выражение. Чуть отстраненное и снисходительно идиллическое.

А Азамат начал горячиться, это было видно даже через стекло. Все ниже и ниже к ней наклонялся, волновался, говорил часто и возбужденно. В какой-то момент он приблизился настолько, что казалось — вот-вот поцелует Зарайскую прямо в офисном коридоре. И все увидят, как губы его касаются трепетного горько-сладкого рта, размыкают его, с недоступной прочим негой дозволенности ласкают.

Но нет. Она улыбнулась чуть шире, явно не дав закончить, — тот замер с приоткрытым ртом на середине фразы, — мазнула пальцами по его рукаву. Успокаивающе. И прощаясь.

Азамат пошел бурыми пятнами, лицо его налилось кровью. А Зарайская, легко переступая стрекочущими каблуками, вошла в кабинет.

Закрыла за собой дверь.

На губах ее блуждала полуулыбка, глаза были безмятежны и подернуты туманом. Зарайская с легким шелестом откатила кресло и, изогнувшись, блеснув мерцающим поясом, села, забросила ногу на ногу.

Азамат остался стоять в коридоре, за стеклом, но она больше не поворачивалась.

— Что случилось? — спросил Дебольский. Запросто, почти равнодушно. Потому что смотрел в ее маревные, не показывающие дна глаза и думал о другом: было — не было? Говорила — не говорила?

— Ничего, — она повела плечами, рассыпала волосы по спине. — Сказал, что на выходные едет во Фрязино. Объяснялся. Говорил, — на губах ее заиграла легкая, трудноописательная улыбка, — почему не может ее пока бросить. Он страдает, — тихо добавила она.

— О как, — Дебольский хмыкнул, и под ним саркастически поддакнуло скрипнувшее кресло.

— Да. Думает, что не может решиться и ему плохо, — тихо и почему-то сочувствующе сказала Зарайская. Платье на ее колене натянулось, сделалось почти розовым.

— А на самом деле? — спросил он.

И снова подумал, что они говорят не о том.

— А на самом деле… — задумчиво протянула она. Колкие плечи в красном платье напряглись, поднялись и расслабились, будто снимая усталость, — он ничего не решает. В понедельник снова будет здесь и привезет мне цветы. Даже если я скажу, чтобы не приходил.

— Тогда почему не бросит ее? — резко спросил Дебольский. И поймал себя на мысли: да нет, пусть не бросает. Так проще и удобнее.

Губы ее сложились в тонкую насмешливую полоску, и Зарайская бросила на него колкий, иронический взгляд:

— Потому что он ее любит. Ему там спокойно, безопасно.

— А тебя?

— И меня любит, — она откинулась на спинку кресла. — Очень хочет. А он же мужчина. Пока хочет — не откажется.

Дебольский не смог удержаться, и на лице его отразилась насмешка: уж очень странно было слышать от нее, что все мужики сволочи. А Зарайская поймала смех в его глазах и вдруг громко расхохоталась.

Закусила губу, склонила голову набок, иронически присматриваясь, а потом бросила как выстрелила:

— Женщины делают все то же самое. Только тише. Мы же все люди, — подалась вперед, облокотившись на стол. Мглистое темно-бордовое, алчно сексуальное, туго-узкое платье натянулось на ее плечах, теплым молоком затлела кожа груди. — Вот ты, — а колкие глаза цвета бьющей о пороги воды остановились на лице Дебольского, — Саша, — протянула она длинную раскатчивую, отдающую жарким тремором в паху «ш-ш-ш», — беря новую машину через трейд-ин, будь у тебя такая возможность, сохранил бы и старую?

Он почувствовал, как от пристального взгляда глаз цвета воды кровь тяжело и надрывно ударила в солнечное сплетение. Резко откинулся на спинку сиденья:

— Ну и сравнения у тебя.

Улыбка ее стала мягче. Одновременно снисходительной и насмешливой:

— Рынок любви, Саша, — на этот раз спокойно, будто не заметив шипения этой буквы, бросила она, — очень похож на любой другой. Каждый выбирает то, что ему больше нравится, и при этом старается заплатить поменьше. Побеждает сильный, — туманные глаза сузились, и губы вытянулись трубочкой, — проигрывает слабый. А когда предоставляется возможность сжульничать, мало кому хватает мужества удержаться. — Но вдруг отвлеклась и резко отдернулась от стола, откинувшись назад, взведя тонкую напряженную руку в указующем жесте. И от этого простого бытового движения горечь разлилась во рту Дебольского: под бордовым платьем обозначились острые ребра, теплый подъем, жаркий спуск. А Зарайская громко, на два тона выше, и в то же время мягко, деликатно бросила нерасторопной Эльзе: — Нет-нет! Эти папки на верхнюю полку, — и проследила за ее неловкими, неудобными для глаза движениями.