Парадокс Апостола

Троян одобрительно кивнул, мол, да, все будет, Толик, все еще будет… Бутылка быстро опустела, за ней вторая, наполнив грудь ложным ощущением свободы, которое тут же потребовалось закрепить совместным дружеским заплывом.

Тля, как огромный краб, обрушился всем телом в воду, подняв вокруг себя столбы соленых брызг, и неуклюже погреб в сторону неразличимого во тьме горизонта. Троян не отставал, двигаясь по-дельфиньи плавно и расчетливо. Однако состязание их закончилось неудачно: хмельной, потерявший всякую бдительность Тля взял да и утонул.

Это неприятное происшествие внесло сумбур в Пашину отлаженную систему внутренних координат.

С той памятной ночи, когда эгейская вода сомкнулась над коротко стриженной макушкой «брата», который с жизнью расставаться не хотел и отчаянно сопротивлялся, тараща бельма умоляющих глаз, — и начали приходить эти страшные сны. Они душили Павла в темноте, перекорчевывали все его нутро: значит, прошлое не перечеркнешь, оно в любой момент узнает тебя со спины, возьмет грязной лапой за шиворот и швырнет за железную решетку. Или воткнется острым пером в теплую трепещущую печень…

Где бы он ни оказался, может встретиться такой вот случайный Тля и порушить одним махом весь точно просчитанный алгоритм, который одиннадцать лет позволял ему скрывать свое местонахождение.

Но хуже всего было то, что смерть этой «моли» — насильственная, но все же быстрая и легкая, — стала отдаваться в Пашиной душе неожиданно болезненным эхом. К работе своей Троян относился рационально, стараясь ничего не выяснять о будущих жертвах. Как говаривали в батальоне, «чем меньше знаешь, тем легче убивается». Но в случае с Тлей отстраниться не получалось — тот был для него не «объектом», а живым человеком…

Страх вырастал и множился, как клетки злокачественной опухоли, постепенно поражая его крепкое и цельное существо. Пробуждение по утрам стало мучительным, дыхание восстанавливалось медленно, каждый вдох — спазм, каждый выдох — раскаянье.

Павел не был человеком верующим, замаливать грехи не собирался, однако, истерзавшись вконец, решил податься на Афон: успокоить душу, очиститься…

* * *

Паром на Святую гору отходил из маленького прибрежного городка Уранополис, до которого от аэропорта Салоник можно было добраться всего за пару часов. Павел к делу подошел обстоятельно: заранее обратился в официальное бюро паломников, которое за скромную мзду выдало ему «диамонитирион» — визу для посещения святой земли, позволявшую пробыть там не более четырех дней. Без этого разрешения попасть на борт корабля, доставляющего богомольцев в монашескую республику, было бы невозможно.

Стоя на палубе клокочущей моторами «Святой Анны», он наблюдал, как через откинутый пандус в чреве его трюма исчезают один за другим сотни мужчин, молодых и старых, многие из которых всходили на борт на коленях с преклоненной головой. Женщин земной удел Божьей Матери к себе не допускал.

Оно и правильно, внесут смуту в мысли и намеренья.

Поднявшись по ступеням на верхнюю палубу, Павел отыскал никем не занятое место в углу и осмотрелся: судя по речи, болгары, русские, сербы, греки… Слева сидели пожилые длиннобородые клирики, а справа примостился совсем юный парнишка, спешно докуривавший свою сигарету.

— Эх, беда, не успел даже искупаться, прямо с самолета сюда привезли. — Парень горестно вздохнул и бросил окурок в воду.

— Ну, так на месте окунешься, — усмехнулся Троян.

Мальчишка вскинул на него испуганные глаза:

— Да вы что, на Афоне купание не благословляется! И загорать там нельзя, и песни петь, и музыку недуховную слушать…

— А в какой из монастырей путь держишь?

— Ясное дело в какой, в Свято-Пантелеимонов, там служат на церковнославянском…

Сам Троян в «русский» монастырь ехать не захотел — ну его, того и гляди, опять кого-нибудь знакомого встретишь. У российской братвы дружить с церковью считалось делом полезным. Но если в девяностых в храм «заскакивали по-скорому — свечку запалить», то современная криминальная элита ехала за духовным детоксом уже на сам Афон.

Поэтому из осторожности в столице монашеской республики Павел пересел с парома в старый автобус и трясся в нем больше часа под звуки церковных песнопений к югу узкого полуострова, где в отвесную скалу над ущельем врос суровый монастырь Святого Павла.

Растительность на Афоне оказалась щедрая: с фруктовыми деревьями, ухоженными виноградниками и оливковыми рощами. Вдоль кромки моря высились кипарисы и широкостволые платаны, бросавшие волнистую тень на скупой каменистый берег…

Наконец за изгибом дороги показались угрюмые византийские стены, добела отшлифованные ветром. У подножия их, ворочая тяжелые валуны, бурлила горная река. Фоном для обители служило сквозное прозрачное небо и припорошенная снегом вершина Святой горы. Над ущельем с тоскливыми криками кружились сытые чайки, их протяжное клокотание вызвало у Павла чувство беспокойства, но он его усилием воли подавил, решительно подхватил свою спортивную сумку и первым спрыгнул с подножки автобуса на священную землю.