Парадокс Тесея

Кладовку Нельсон случайно обнаружил на третьем курсе, когда плутал в коридорах академии. Позже она не единожды его выручала. Однако о ее существовании поразительным образом мало кто знал, а слышавшие считали не более чем легендой. Нельсон, впрочем, от этого скорее выигрывал, поэтому о местоположении полезного чулана лишний раз не болтал.

Он отыскал бутыль просроченной смывки – для его нужд сойдет и такая. Из коробки, звякнувшей инструментом, беспечной ощупью выудил затупившийся скальпель. Нельсон оглядывал полки, размышляя, не нужно ли взять что-нибудь еще, например растворитель, когда дверь кладовки внезапно распахнулась.

– Что вы тут делаете? – раздался женский голос. – Это разве ваше?

Нельсон неспешно повернулся. На него, грозно сведя брови, уставилась субтильная темноглазая девица в клетчатой рубашке, которая была ей так велика, что доходила почти до колен. Реставратор. Та самая, с птичьим голоском. С лесов слезла, догадался он.

– Допустим, если не мое, то кому ты об этом расскажешь? – спросил Нельсон, нацепив лучшую из самых наглых своих улыбок.

– Заведующему, – ответила она надменно. Немного подумав, добавила: – И охране.

Судя по тону, она была предельно серьезна. А еще, надо отметить, красива – нечто врубелевское было в ее бледной до синевы коже, круглых влажных глазах и вороной косе, из которой выбилась волнистая прядь, прикрывая заложенный за ухо карандаш.

– Ну и замечательно, – Нельсон склонил голову набок. – А я расскажу, как вы, девушка, банками в людей кидаетесь. Так ведь и убить можно.

– Ой, это были вы! – она так удивилась, что не удержала на лице напускную суровость. Опомнилась и хмуро, но без прежней заносчивости, проронила: – Так вы не просто вор, но и шантажист к тому же.

– Не дуйся, мне для хорошего дела, – Нельсон понял, что сказал это «хорошее дело» ровно с теми же интонациями, что и Савва полчаса назад, и про себя невольно додумал «но мелковато». Вслух сказал:

– Врачую Петербург помаленьку.

– Как это?.. Ты что?

От возмущения девушка задохнулась и тоже перешла на «ты» – Нельсон шустро вынул у нее из-за уха карандаш. Продолжая улыбаться, оторвал кусок от ватмана, угодливо свесившегося с полки. Написал на нем адрес дома с витражом.

– Если интересно, приходи. Я там до вечера, – вложил мягкий клочок бумаги в холодную ладонь, побросал бутыли и инструменты в рюкзак и ушел.

Грозовая хмарь на улице рассеялась. Резкое солнце пекло плечи. Желеобразная смывка кошмарно воняла, но действовала отменно: застарелая краска на витраже набрякла и пошла хлопьями. Остатки Нельсон снимал то шпателем, то скальпелем, после чего долго оттирал растворителем листья и бутон стеклянного тюльпана. Весь закостенел, пусть со стремянки, вежливо добытой у жителя квартиры на первом этаже, работать было удобнее, чем с отбойника. Еще бы – несколько часов ковырять краску, не меняя позы.

День клонился к закату. Пора ему закругляться, завтра продолжит.

– Так ты отмываешь витражи?

Пришла все-таки. Любопытная.

– Как тебя зовут?

– Лиля.

Нельсон спрыгнул со стремянки и отворил подпертую кирпичом дверь.

– А я Нельсон. Или Митя, как тебе больше нравится. Пойдем внутрь, посмотрим, что получилось.

В парадной играли красные и зеленые лучи солнца.

Глава третья

Лидия Владимировна почуяла добычу. Не зря встала пораньше. С максимально незаинтересованным видом она прошлась взглядом по пестрому ассортименту, разложенному на влажной газете с волглыми прогалинами.

Толстая, в рыжей коросте, подкова. Складной театральный бинокль – один глаз выбит. Запеленатый в целлофан пульт от телевизора с запавшими кнопками. Набор аленьких дулевских тарелочек из популярного в семидесятые сервиза «Рубин», есть пара сколов на ободках. Всякая мелочь – обломки советской бижутерии вперемешку с китайской, значки, наперстки. И три фарфоровые статуэтки: бисквитный щегол (черная маска на красно-белой мордашке и лимонные крылья напоминают наряд Арлекина), юный мечтательный Пушкин с пером и свитком за круглым столиком и девчушка в ажурном платьице пастельных тонов. Чудо как хороша девочка: чуть выпятила губки, головку кокетливо склонила к плечу, в руке – кисельного цвета гольфик, к подолу острым ухом прижался котенок. Испанская работа, Lladró, лимитированная коллекция. Тысяч за двадцать человеку сведущему – легко.

Рядом с расстеленной газетой переминался с ноги на ногу верзила в потертой кожаной куртке, вертел на мясистом мизинце автомобильный брелок.

– Ну что, Лидия Владимировна, приглянулось вам что-нибудь? – спросил он, расплываясь в подобострастной улыбке.

Еще как приглянулось, но тебе, дорогой, я об этом не скажу. Если старая перекупщица сразу покажет на красивую фарфоровую девчулю, даже такая неграмотная дубина сообразит, что надо запросить побольше. Зайдем иначе. Не подведи, Александр Сергеевич.

– Да вот Пушкин… Почем солнце русской поэзии?

На пористом, как пемза, лице верзилы забегали глазки – очень уж боялся прогадать.

– Три штуки, – ошалев от собственной дерзости, выпалил он.