Парадокс Тесея

С неожиданной грацией она повернулась в загроможденном пространстве – пируэт смазанно отразился в мутноватом зеркале (резная рама крепкая, без жучка) – и поставила на прилавок квадратную сервировочную шкатулку. На крышке красовалась серебряная рыбка тонкой работы.

– Какова сардинница, а? Бомба!

С Ленкиной оценкой сложно было не согласиться. Витые ручки, цветки шиповника на фарфоровых вставках – ручная роспись, не переводная деколь. Превосходная вещь. Пока Ленка упаковывала сардинницу в пузырчатую пленку, предназначенную исключительно для дорогих товаров, Лидия Владимировна обратила внимание на надорванную коробку, придвинутую к стене. Оттуда, зацепив отклеившуюся полоску скотча с мучным отпечатком картона, торчал какой-то металлический декор.

– Лен, я посмотрю?

Та добродушно отмахнулась:

– Да сколько угодно, я еще сама не разбирала. Там всякая горелая рухлядь, обломки канделябров, может, мебели. Вчера принесли в скупку.

Лидия Владимировна выложила на обитом фанерой полу некогда золоченные накладки, почерневшие от времени и копоти: стилизованные пальмовые листья, бутоны роз, венки – все плоские с обратной стороны. Сердце вдруг осеклось. Не с канделябров это декор. И не с мебели. Она столько часов просидела над эскизами Росси, что не может ошибиться. Перед ней скромно лежали подлинные бронзовые элементы, до войны украшавшие двери Елагина дворца.

– Сколько возьмешь? – спросила Лидия Владимировна, не узнав свой по-старчески треснувший голос.

– Две за все.

Не торгуясь, Лидия Владимировна вынула кошелек.

* * *

Елагин был сложным проектом. От снарядов, разорвавшихся в сорок втором, дворец охватил пожар. Обрушились перекрытия. Выгорело все: живописные плафоны, расшитый золотом штоф на стенах, наборные паркеты, бесподобные двери. Сразу после окончания войны специалисты зафиксировали уцелевшие элементы отделки (весьма немногочисленные), а непосредственно к реставрации приступили только в пятьдесят втором, когда был готов проект восстановления дворца.

Молодой, но уже опытный реставратор, Лида вместе с коллегами работала над утраченными накладными деталями дверей. Пришлось сделать множество обмеров и поднять кипы документов: чертежей, дворцовых описей, фотографий, и все равно в точности воспроизвести декор удалось не везде. Каждая дверь была уникальным творением архитектора – украшения не повторялись. Там, где не хватало информации, нужно было хоть и чуть-чуть, но проявлять художественную смелость и проектировать по аналогии – с достаточной долей достоверности, но не гарантируя полной идентичности с подлинником. Все получилось: бригада столяров изготовила полированные двери, отделанные мореным кленом и красным деревом, мастера-литейщики отлили и прочеканили новый декор.

Но вот, годы спустя, с десяток оригинальных деталей все-таки нашли ее на Удельной – небось растащили в военное время, пока остов дворца стоял погорельцем. Вновь разглядывая бронзовые накладки, теперь при искусственном освещении метро, Лидия Владимировна с удовлетворением отметила, что некоторые ее собственные эскизы вышли, в общем-то, получше оригиналов. Тетя Надя за такие мысли дала бы по лбу, будь жива.

Благодаря тете, секретарю Инспекции по охране памятников, она и стала реставратором – как еще тринадцатилетняя девчонка в разгар войны могла попасть в только открывшееся архитектурно-художественное училище? Первый набор – сто шестьдесят исхудавших подростков со страшно взрослыми глазами; большинство, как и Лида, сироты. Из них растили специалистов по восстановлению декоративной живописи, скульптуры, дерева, камня, металла, мозаики – город уже готовили к возрождению, несмотря на то что война еще полыхала. До выпускного дожили не все. Семерых убило осколками снаряда у входа в училище. Дымящаяся, горько пахнувшая железяка упала тогда прямо к Лидиным ногам. Словно загипнотизированная, она наклонилась и зачем-то взяла раскаленный черепок. Тут же, вскрикнув, выпустила. На ладони не осталось живого места. Месяц карандаш не могла держать – волдыри нагноились, ожоги затягивались болезненно, оставив на память грубые рубцы.

Тетя Надя, понятно, всю оставшуюся жизнь чувствовала перед ней вину. Да и Лидия Владимировна, наверное, в глубине души так и не смогла ее простить. Это от тети мама – поэтесса, безвозвратно проводившая мужа на фронт, – наслушалась, как сотрудники Инспекции планируют защищать город: укрывать сфинксов и Медного всадника, закапывать в землю коней Клодта и статуи Летнего сада, фиксировать, невзирая на риски, разрушения зданий-памятников, вывозить музейные экспонаты. Мама, мучимая бессилием своих бесплотных стихов, тоже хотела совершить осязаемый подвиг.